– А в-третьих?
– В-третьих, не будь занудой, Сизов! И включи мозги. Думай, думай, что можно сделать.
Андрей поддался ее усилиям, задумался.
– Говоришь, она проституткой была?
– Да.
– Следствие это знает?
– Нет. Дознаватель считает, что Софья Патрикеева чиста, как ангел. И следователь, взявший дело, тоже так думает. Но я провела свое следствие и выяснила, что Патрикеева занималась проституцией. Поговорила с ее соседкой, та сказала, что иногда Софья водила к себе мужчин. Но делала это крайне осторожно.
– Вела себя осторожно, но соседка, тем не менее, все видела.
– Если бы все... Свечку она, как говорится, не держала, как деньги Софья брала, не видела.
– Такие показания к делу не пришьешь.
– Сама знаю, – уныло вздохнула Вика. – Хотела поговорить с самой Патрикеевой, так она как в воду канула.
– Клиентов искать надо. Людей, которые с ней спали, которые платили ей за это дело.
– Где ж их найдешь?
– Кто ищет, тот найдет.
– Я этим заниматься не буду.
– У тебя есть муж-миллионер, пусть нанимает частных детективов...
– У него и денег миллион, и забот не меньше. Но мы что-нибудь придумаем. А ты бы помог Вадиму. Чтобы не случилось с ним чего. Ты же должен понимать, что минус тебе в зачет пойдет, если его испортят...
– Минус, – кивнул Андрей. – Большой минус... Спасибо, что предупредила.
– Ты уж, пожалуйста...
Вика мягко коснулась рукой его плеча, он почувствовал, как по телу прошла легкая волна нежеланной неги.
– Я что-нибудь придумаю, – посуровел он.
Ему вовсе не улыбалось попадать под чары этой женщины. Он сухо попрощался с ней и, не оборачиваясь, скрылся за дверью пропускного пункта.
Первым делом Андрей выяснил, где находится заключенный Коваль. Оказалось, что сегодня утром его поместили в триста вторую камеру, в сектор, который курировал капитан Лыпарев.
Сизов не стал вызывать к себе своего зама, сам зашел к нему в кабинет. Лыпарев медленно поднялся с его появлением, форменным докладом оглушать не стал, но показал на документы, с которыми он знакомился. Среди них Сизов обнаружил личное дело Вадима Евгеньевича Коваля. Более того, именно его изучал сейчас Лыпарев.
– Что-нибудь интересное? – как бы между прочим спросил Андрей.
– Да так, ничего особенного, – с видимым равнодушием пожал плечами Саша. – Не привлекался, не судим, не имеет, не был...
– Что, и за границей не был?
– Ну, может, и был. Но в анкете не отражено. Сейчас же за границу запросто ездят. Я, может, тоже со своим семейством летом куда-нибудь на Сардинию махну.
– Почему именно на Сардинию?
– Ну, не знаю. Рекламные проспекты смотрел, мне понравилось.
– А цены? Сардиния, чтоб ты знал, для богатых людей. Там эконом-класс не в почете... Или ты разбогател ненароком?
– Да нет, какой там... – расстроенно махнул рукой Лыпарев. – По тысяче с зарплаты откладываю. Ну да ладно, куда-нибудь, где подешевле, поеду.
– До лета еще дожить надо. И желательно без приключений... Так что ты про этого Коваля вычитал?
– Ну, говорю же, ничего такого. Может, и был за границей, может, и родственники там есть, внебрачные дети, например. Но не судим, к уголовной ответственности не привлекался. Тридцать девять лет, вроде бы здоров, но уже не молод...
– Чем занимается?
– Фирмач. Пластиковые окна, двери. Вроде бы при деньгах...
– Что еще?
– Ну, в триста второй камере он. А что такое? – настороженно спросил Саша.
– Да так, интересно... За триста второй кто у нас смотрит?
– Ревун смотрит.
– Сколько у него ходок?
– Ну, три...
– Статус его?
– Жулик он. Воровские традиции...
– Окружение?
Андрей и сам знал, кто такой Ревун. Но вопросы он задавал, чтобы создать нервозное напряжение, вывести Лыпарева из благодушного состояния.
– Ну, блатные с ним, – вспомнил опер. – Если конкретно, я сейчас дела подниму...
– Не надо ничего поднимать. Достаточно знать, что Ревун – блатной и с ним сидят ему подобные.
– А где ж им сидеть, как не в тюрьме?
– Но почему Коваль оказался в одной с ним камере?
– А он что, пуп земли?
– Ты же дело его изучаешь. Должен знать, в чем его обвиняют.
– Ну, знаю, – с досадой признал капитан. – Изнасилование.
– Изнасилование четырнадцатилетней девочки.
– Я бы таких сук на фонарных столбах вешал, без суда и следствия.
– Считай, ты это уже сделал, Саша... Тебе что, Карцева мало? Или триста тринадцатая не пустует?.. Зачем ты Коваля к Ревуну определил? У тебя что, других камер нет? В триста шестую мог бы бросить или в триста третью, там у тебя нет коренных, и понятия там не в почете...
– Да как-то не подумал, – Лыпарев раздраженно потер плохо выбритую щеку.
– Думать надо, Саша, думать.
– Ладно, я распоряжусь, его в триста третью камеру переведут. Там с него не спросят... Хотя надо бы... Это ж надо, четырнадцать лет девчонке, совсем оборзел народ...
– Не берусь утверждать, но, возможно, эта девчонка занималась проституцией.
– Проституцией? – крепко задумался Лыпарев.
– Еще раз говорю, что не берусь утверждать, – повторил Сизов.
– И не надо. Пусть этим следствие занимается, правильно я говорю? – искательно заглянул в глаза Андрея Саша.
– Не говорить надо правильно, а делать. Сделай так, чтобы с Ковалем ничего не случилось.
– Да, прямо сейчас этим и займусь.
Лыпарев смотрелся убедительно в своем служебном рвении, и Сизов поверил ему.
«Не хочу!!!» Два слова, криво нацарапанных на стене, три восклицательных знака – крик души, стон заключенного в каземате узника. Ругательные надписи, скабрезные картинки – на это Коваль не обращал внимания. Только два слова, только три знака...
Не хотел он быть в тюрьме. Не хотел!!! Но судьба-злодейка, нагло насмехаясь над ним, протащила его через мерзости временного изолятора, этапом зашвырнула в клоаку городской тюрьмы. Унизительная процедура приема, холодная сборная камера, подобие бани с прожаркой вещей – все это в прошлом. В настоящем он – узник общей камеры с номером «триста два».
Его не трогали, не обижали, сплошь в татуировках арестант молча показал ему на шконку, которую он
