Зато парадная форма и обувь соответствовали моему размеру. Но ведь мне же не в парадной форме по части ходить. Я получил почти все, что положено было мне по офицерской норме довольствия – вплоть до нижнего белья и носков. Шинели, кителя, брюки, фурнитура. Набрался целый ворох, который с трудом уместился в баул из плащ-накидки. И это при том, что я так и остался в гражданке. Ведь нужно было еще оборудовать и нашить на китель погоны и петлицы. А я, если честно, даже не представлял, как это делается. Придется везти все домой, там мама что-нибудь придумает. А домой могут и не отпустить, служба уже началась, а завтра будние дни. Хорошо, если с жильем проблема решится, а если нет...
Я попросил прапорщика оставить баул с вещами у него на складе, но он воспротивился. «Ты уже расписался, и если что-то пропадет...» Пришлось тащиться в расположение батальона с подъемной, но неудобной в транспортировке ношей.
Шедшие навстречу мне люди улыбались. Но я бы не сказал, что эти улыбки носили дружелюбный характер. Офицеры насмехались надо мной почти в открытую, солдаты же прятали насмешки, но не очень старательно. Как будто на лбу у меня было выбито жирным текстом «недолейтенант-двухгодичник».
Возможно, мне только казалось, что я стал предметом всеобщих насмешек. Резкая смена обстановки, перепад мозгового давления – мало ли что могло померещиться. Но когда я наконец-то попал в казарму, где находился штаб батальона, дневальный посмотрел на меня, как воробей на таракана. Так и склевал бы меня, будь его воля. Но он всего лишь крикнул: «Дежурный по роте, на выход!»
Откуда-то из глубин спального помещения вынырнул толстощекий сержант с оттянутым до колен ремнем. Расстегнутый чуть ли не до пупа ворот «хэбэ», свежий подворотничок толщиною в палец. Подозрительно-настороженный взгляд, застывшая на лице ухмылка.
– Вот, служить прибыл, – сказал я.
Сержант моментально расслабился, ухмылка ожила.
– А-а, ясно. А чего не в форме?
Я взглядом показал на свою ношу:
– Вот, только что выдали.
Сержант почесал затылок.
– Странно, я думал, ты будешь в форме. И не один. Ладно, пошли.
Он махнул рукой, увлекая меня за собой. Мы вместе вошли в огромных размеров помещение, большую половину которого занимали двухъярусные кровати. Широкий, крытый паркетом проход, койки стройными рядами, стулья, тумбочки. Чистота, порядок. Людей почти нет.
Сержант подвел меня к идеально заправленной койке возле самого прохода.
– Здесь и будешь жить.
Сначала я бросил вещи на кровать, и только затем до меня дошло, что это место не может быть моим.
– Эй, ты чо, охренел? – рявкнул сержант.
И ногой пнул мой баул, отчего тот раскрылся. Часть вещей упала на пол. Офицерские фуражки, сапоги, портупея.
– Э-э, я не понял! – ошеломленно глянул он на меня.
– Что тут непонятного? Офицер я, лейтенант.
– А-а, так бы сразу и сказали, товарищ лейтенант. Двухгодичник?
– Угадал.
– Э-э, хорошо, что угадал. Тогда тебе к ротному надо. Или к комбату. Ты у комбата был?
– Нет.
Только я ответил, как перед нами возник молодой совсем парень в офицерской рубашке. На плечах лейтенантские погоны. На лице печать великодержавной важности.
– Что здесь происходит? – так же важно спросил он, обращаясь к сержанту.
Тот не стал вытягиваться в струнку перед офицером, но в его голосе звучало почтение.
– Да вот, товарищ лейтенант, офицер к нам прибыл.
Зато во взгляде, брошенном на меня, угадывалось пренебрежение.
– Из какого училища? – с интересом посмотрел на меня лейтенант.
Но сам все понял, глянув на разбросанные вещи:
– А-а, понятно. По призыву?
– Ага.
– Ему к комбату надо, – подсказал сержант.
Но лейтенант резко его одернул:
– Тебя, Патрикеев, не спрашивают. Почему в сортире бардак?
Сержант исчез – как будто корова языком слизала.
– Я слышал, он к тебе на «ты» обращался, – вполголоса сказал лейтенант. – Не знаю, учили вас там, в институте, или нет, но не позволяй солдатам обращаться к себе на «ты». И на голову сядут, и ножки свесят.
– А ты давно уже служишь?
– Очень давно, – улыбнулся лейтенант. – Целых три недели.
– А сержант тебя слушается, – заметил я.
– Так я тебе о чем и говорю. Как себя поставишь, так и служба пойдет. Олег!
– Всеволод.
Олег провел меня в ротную канцелярию, где я смог оставить вещи. Затем сопроводил в штаб батальона.
Комбат встретил меня хмурым взглядом. Это был могучего вида мужчина с бритой под ноль головой и темным от загара лицом.
– Товарищ командир батальона, лейтенант Сокольский явился, – начал было я, но офицер меня перебил:
– Во-первых, не товарищ командир, а товарищ майор, во-вторых, не явился, а прибыл. Ну а в-третьих, прибыл так прибыл. Лишний... э-э, патрон... э-э, в бою не помеха. Если, конечно, патрон этот стреляет. Честно тебе скажу, дорогой ты мой, не люблю я двухгодичников. Одни убытки от вас. Ты не обижайся, это я не про тебя. А может, и про тебя. И какой же черт придумал военную кафедру. Боевая масса бронетранспортера?
Вопрос, последовавший вслед за риторическим, прозвучал так неожиданно, что я растерялся.
– Ну чего молчишь? – усмехнулся комбат.
– Какого бронетранспортера?
– А машинки такие, с большими колесиками, башенки там еще такие с пулеметиками. Может, видел?
– Ну, есть БТР-70, а есть БТР-60.
– А-а, ты и это знаешь, – приятно удивился майор. – Есть еще БТР-80, но мы его еще не получали. У нас «семидесятки» на вооружении. Про него и спрашиваю. Какая у него боевая масса?
– Не знаю, – честно признался я.
– Плохо. А какое вооружение на машине, знаешь?
– Ну, пулемет башенный. Э-э, крупнокалиберный. И еще мелкокалиберный.
– Тьфу ты! Мелкокалиберный! Нет такого слова. И с каких это пор «семь шестьдесят два» стал малым калибром? Ладно, что с «пиджака» возьмешь. Ты извини, что я тебя так называю. Но как я еще могу тебя называть? Как у тебя со спортом? Кросс на десять километров пробежать сможешь?
– Смогу, – уверенно сказал я.
– А бегал?
– И бегал, и добегал.
– И за сколько?
– Ну, самый лучший показатель – сорок восемь минут.
Бегал я отлично. За что несколько раз был использован на студенческих соревнованиях по легкой атлетике. Звезд с неба не хватал, но и борозды вроде бы не портил.
– Неплохо, – взбодрился комбат. – Очень неплохо. А с трешкой как?
– Десять минут пятьдесят секунд.
