закашлялся. Во время кашля, спонтанно размахивая руками, задел нож, лежащий на столе как-то особенно коварно, на ребре, лезвием кверху, и порезал запястье с тыльной стороны. Романтическое настроение улетучилось, уступило место короткому сквернословию, кровь шла довольно сильно, пришлось слизывать ее языком, точно собаке. Пластырь нашелся неожиданно быстро, словно поджидал, как бы ему половчей попасться под руку. Капли крови попали на пододеяльник и сейчас подсыхали, становясь неопрятными бурыми пятнами. Захлопнул окно, уже не вслушиваясь в ночь, которая стала неинтересной. Рука саднила и, стараясь поудобней ее пристроить, он сам не заметил, как уснул.
Днем все было по-прежнему, Денис был еще более почтителен, проявлял угодливую прыть и даже вызвался принести кофе. Все его устремления были настолько откровенными, что даже не вызывали брезгливости. Просто делал человек свое дело, занимался тем, что для него естественно. Дома, прошлым вечером, когда он рассказал своей жене, что его приставили обучать молодого барина, та возомнила бог весть что, принялась давать советы. Денис был у нее под каблучком, и вот теперь этот кофе... За перегородками появились первые знакомые: резиновые улыбки, одинаковые лица, впрочем, у кого-то вместо галстука оказалась франтоватая бабочка. Бабочка и шляпа – две элегантнейшие вещи мужского гардероба ушли из России вместе с поколением джентльменов, и теперь, пожалуй, лишь адвокаты вроде Добровинского и Бенецкого носят их в память о времени оном, изображая наследников Плевако и Аль Капоне.
Мемзер поглядел на племенника с веселой подозрительностью:
– У тебя уже появились тайны? Надеюсь, никаких притонов, кружка хаббардистов и прочих глупостей? Или ты, не ровен час, избегаешь моего общества?
– Откровенно говоря, – глядя ему в глаза, ответил Сергей, сам удивляясь своей способности лукавить, – я так устаю, что мне просто хочется побыть одному, отдохнуть в тишине. Думаю, это скоро пройдет, вот только привыкну к распорядку. Слишком много всего и сразу.
«Надо было все же придумать что-то позаковыристей. Конечно, он мне не поверит и еще, чего доброго, обидится». Сергей корил себя за безалаберность, но было поздно.
– Как хочешь, это твое право, – Мемзер улыбнулся с прежней добротой. – А что с твоей рукой? Ты что, вены резал в тоске? Э, да я не шучу! Вы же молодые, у вас черт знает что в голове! Что с рукой?!
Он рассказал, как было. Вышло правдиво, как и бывает, когда говоришь правду, и Мемзер его отпустил. Поверил.
Он приехал домой к семи, немного смущаясь, сказал водителю, чтобы тот его не ждал. Он не научился еще разговаривать тем особенным, с едва уловимой ноткой благожелательного высокомерия тоном, каким разговаривают нынешние будто бы господа с нынешней будто бы челядью. В квартире все сияло чистотой, горничная, что приходила днем, поменяла ему постельное белье, и пододеяльник в бурых пятнах, верно, крутился сейчас в барабане стиральной машины. Сергей надел свежую рубашку, посчитал, что в домашних тапках он выглядит идиотом, и, отмыв под краном в ванной ботинки, надел их. Походил по всем комнатам, несколько раз принимался протирать очки и всякий раз бросал это дело, толком не закончив. Наконец настало восемь часов, ее не было, прошло еще десять, двадцать минут, и он услышал, что в дверь кто-то скребется. Наташа стояла на лестничной площадке и задумчиво постукивала по двери указательным пальцем. Она готова была передумать, уйти, она нарочно перед тем, как войти в подъезд, проверяла его окна – светятся ли. Дверь начала открываться, Наташе пришлось отойти, и она предстала перед Сергеем во весь рост. Наташа была в нежном норковом пальто, которое она расстегнула, и Сергей увидел ее белую кофточку, которая так приятно, так волнующе облегала грудь. Не менее приятно подчеркивали ее бедра и стройность ног черные бриджи и сапоги – верх обувного изящества. В ее волосах, не успев растаять, блестели снежные звезды, лицо было очень живым, свежим, чуть тронутым морозным румянцем. Он посторонился, пропуская ее, она вошла. Стоя неподвижно, Наташа протянула назад руку, закрывая за собой дверь, и пристально, без улыбки, смотрела на Сергея, точно не ожидала увидеть его. Он что-то сказал, но сам себя не услышал, словно за него произнес фразу мистер Внутренний Голос, не давший хозяйской мысли обрести звучание.
– На улице творится что-то исключительное. Такой снег начался. Мне совсем некуда было укрыться.
Сказала, и взгляд ее будто разжался, выпустил его, скользнул в сторону. Сергей сразу задохнулся и, бледный, мигающий, с отвисшей нижней губой, стал помогать ей снимать пальто. Подкладка была черная, шелковая, сохранившая ее тепло. Пальто он положил на диванчик в прихожей, получилось, как у мальчика двенадцати лет, мама которого стоит в очередь в театральном буфете, а он ждет ее за столиком, положив на второй стул ее сумку. Наташа видела, что он оробел, это и забавляло ее, и трогательно кольнуло:
– Что же это такое? Я думала, ты будешь рад, примешься виться вокруг, отпускать умеренно приличные комплименты... А ты и не рад мне? Стоишь, молчишь...
Она крутила пуговицу на его рубашке и знала, что сейчас он ее поцелует.
– Я, – сказал Сергей, – да, я...
– У тебя на виске осталась пена. Я вытру, постой.
Вокруг уже была гостиная, и оказалось, что он держит Наташину руку, словно верительную посольскую грамоту, изучая ее, чуть сжимает прекрасные длинные пальцы, еще чуть холодные от уличного мороза, но живые, готовые к близкому теплу, идущему от ладони, отпущенной из плена перчаткою, и всей головой уходит в эту горячую, послушную ладонь, уже и ее сделав своей податливой наложницей.
Свободной рукой она гладила его по волосам, морщась от наслаждения, накручивая на пальцы их мягкие пряди. Сергей жмурился, дышал. Какая-то шалая нежность растворила все прежнее: мучительные раздумья, нелепые поиски, близкую муку одиночества, о которой он никогда прежде не думал, а сейчас понял – она все это время была где-то рядом, но сейчас пропала.
Наташа сняла с него очки, и он с наслаждением чувствовал ее волшебные пальцы на своих веках, на бровях, на чувственных треугольниках висков. Она вела эту игру с уверенностью опытной решившейся женщины, и в гостиной все задышало близким, громадным счастьем. Он взял ее за плечи, притянул к себе, увидел, как из тумана близится, надвигается ее лицо. Он был готов подставить губы, но услышал ее голос, очень тихий и с легкой, волнительной хрипотцой:
– Кажется, мы не закрыли входную дверь. Я сейчас.
И она оставила его, заразив прерывистым дыханием и легкими судорогами. Сквозь свою полузрячую беспомощность он услышал скрежет дверного замка и почти одновременно все вернулось долгожданным теплом, подступающей к горлу нежностью.
Диван принял их и закачался, как лодка на волне. По потолку пробегали солнечные искры, пробивающиеся через пирс, вокруг было теплое, чуть солоноватое море и плеск воды, и упругие, шелковые тела двигались, словно тела двух гребцов, вперед и назад, вверх и вниз. Лодка познала шторм, но все окончилось благополучно, как и должно было закончиться, и вот уже конец, нет никакого моря, а вместо него тишина, и лишь по потолку угловатые тени идут куда-то и, оступившись, падают в забвение.
Наташа лежала с закрытыми глазами и улыбалась, Сергей поднялся на локте рядом с ней, забившись в узкую щель, оставленную для него ревнивцем-диваном. Это был ее вечер, ей было хорошо от того, что мечта ее осуществилась так легко, что теперь на любой срок, какой она только захочет, все будет так же, что впереди целый мир. Она совсем не думала сейчас о муже, о любой опасности, она получила свое и никому до этого не может быть дела... Она была Евой, сорвавшей яблоко в раю.
Наташа ушла через час. Попросила проводить ее только до двери подъезда, и когда Сергей стал возражать, она раскрыла свою маленькую сумочку и он увидел, что в сумочке лежит крохотный, но с алчным жерлом дамский пистолетик. Это был сорок пятый смит-вессон, подарок Мемзера, от которого она сначала пришла в ужас, а потом привыкла и повсюду носила его с собой. Идти ей было всего ничего, пусть он не волнуется, она позвонит, когда будет дома.
– У меня заняты все будние вечера. И знаешь, чем? – Наташа лукаво улыбнулась и добавила: – Думаю, в пятницу мы сможем увидеться снова. Приходи завтра, я что-нибудь приготовлю, мне хочется кормить тебя.
Она прошла по занесенному снегом скользкому тротуару, перешла через улицу, позвонила, вошла в прихожую. В доме было пусто, она поднялась к себе, принялась переодеваться и с удивлением обнаружила кровь на белой кофточке. Потом все вспомнила – это от его порезанной руки, когда он обнимал... Свернула кофточку и запрятала ее подальше в шкаф, мимолетно подумав, что могло бы случиться, будь муж дома.