что на свете, и их разговоры между собой носили характер непринужденный и даже милый. Те, у кого имелись дети, говорили о детях, те же, у кого их не было, тоже пытались говорить о детях, затем все с увлечением обсуждали новые покупки, подарки, других женщин, их мужей и любовников, строили замки из догадок – благодатного материала, принимающего любые формы.
Мужчины стукались рюмками с водкой и толстодонными стаканами с виски, Ариэль маленькими глотками тянул красное сухое вино – обычно бокала ему хватало на целый вечер. Пить он не любил, не курил – берег сердце. Разговоры мужчин крутились возле денег, потом кто-нибудь с досадой, кривясь, произносил: «Ну что мы все про деньги?» – и тогда беседа принимала какой-нибудь новый, непредсказуемый характер. Например, кто-то начинал разговор о театре и кино. Эту тему с жаром подхватывали, но все в конечном итоге сводилось к обсуждению вопроса, насколько оправданы вложения денег в предметы искусства, в театральные премьеры, кинопрокат... и так до тех пор, пока очередной участник беседы не задавал тот же вопрос насчет денег, после чего все начиналась заново.
В кабинет на втором этаже вошел сомелье в белых перчатках. Он с трепетом нес хрустальную бутылку аукционного коньяка, родившегося полтораста лет назад и с той поры изрядно прибавившего в цене. Бутылка стоила целое состояние и была извлечена из деревянного с железными углами ящика, где она лежала, обернутая соломой, последние сорок лет. Коньяк предназначался для пожилого мужчины и его визави – вьетнамца, с виду чуть моложе, суховатого и неулыбчивого человека, смотревшего в одну точку, выбранную им где-то на скатерти. Появление парня с бутылкой прервало их разговор.
– Ваш коньяк, господа, – сомелье с почтением поставил бутылку на стол, вытащил пробку с позолоченным набалдашником и, придерживая горлышко, налил в два бокала тюльпанной формы. – Это лучшее, что у нас есть, – сомелье закончил разливать и осторожно поставил бутылку на стол.
– Негусто, – подал голос вьетнамец, продолжая невозмутимо смотреть перед собой, и своей репликой поверг сомелье в замешательство – видно было, что тот уязвлен. Не в силах сдержаться, сомелье буквально возопил:
– Простите, но стоимость этого коньяка даже во Франции превышает двадцать тысяч евро!
– Я вымачиваю в таком сигары, – вьетнамец закашлялся и брызнул себе в рот из флакона с распылителем, поморщился. Сомелье, спохватившись, что позволил себе лишнее, жалко улыбнулся, пожелал приятного вечера и уже хотел было удалиться, как пожилой господин жестом подозвал его поближе:
– А кто это там так шумит внизу?
– Господин Смелянский празднует день рождения супруги, – без запинки ответил осведомленный сомелье.
– Вот как? – пожилой господин удивленно вскинул брови. – Гм... Сынок, ты попроси этого Смелянского вести себя потише, он здесь не один, ладно? И пригласи его сюда. Через полчасика. Вот тебе за труды, – и он протянул сомелье ассигнацию, которую тот с поклоном принял.
– А скажи, Нам, – пожилой дождался, когда за парнем закроется дверь, и продолжил прерванный разговор, – скажи, как долго ты думаешь налаживать местное производство? Мы с тобой считали – помнишь? – сколько можно будет иметь при том же объеме сбыта, сэкономив на доставке. Теперь у нас на нее уходит семьдесят процентов!
Вьетнамец сделал небольшой глоток, покачал головой и отставил свой бокал в сторону:
– Что толку в организации здесь производства, когда нет возможности обеспечить его сырьем в нужном количестве?
Пожилой хмыкнул:
– Сырьем? О каком сырье ты говоришь? В России героина больше, чем каменного угля и куриного навоза.
– Было когда-то, – вьетнамец вздохнул, – сейчас стало труднее. Рынок сбыта в этой стране вьетнамцам уж точно не принадлежит, да и власти не дремлют.
– Он вообще никому не принадлежит, – жестко оборвал его пожилой, – здесь монополии не будет. Никогда. Везут все кому не лень. На свой страх и риск. Нам, когда ты откроешь фабрику здесь, в Москве, все изменится. Крышу я обеспечу, власти твои как дремали, так и будут продолжать, только на другой бок перевернутся. На этот счет даже и не думай. Всех придавим, кто ветки свои распустит. Не понимаешь?
– Мне русский язык родной, – вьетнамец Нам поглядел на часы и легко встал из-за стола. – А войны, мой дорогой друг, мне не нужно. Мы здесь живем тихо, своим кругом. Не хватало нам газет и огласки. Мне пора, с твоего позволения, – Нам вежливо поклонился. – До встречи. Через месяц все заработает, даю слово.
– Дай-то бог, – пожилой махнул рукой, – хочу тебе верить. Нужны будут деньги или еще что – милости прошу.
Вьетнамец молча кивнул и, не подав руки, вышел, а пожилой нажал кнопку специального звонка для вызова официанта. Тот появился почти мгновенно: услужливая поза, длинный передник, безукоризненно белая рубашка и галстук-бабочка. Услышав пожелание гостя, сломался в поклоне, приоткрыв дверь, поманил кого-то пальцем, и в кабинете оказались две девицы в бикини. Одна из них принесла с собой компактную систему бумбокс. Под музыку стриптизерши принялись ласкать друг друга – их номер назывался «Амазонки с Лесбоса». Пожилой господин благожелательно взирал на извивающиеся перед ним юные, свежие и упругие тела.
Когда сомелье передал Арику приглашение в кабинет на втором этаже, тот не удивился, словно был заранее готов к такому повороту. Выждав полчаса, он незаметно покинул свое место, поднялся на верхнюю анфиладу, отыскал нужную дверь и вошел без стука. Одна из стриптизерш танцевала на столе, другая сидела у пожилого господина на коленях, и он поглаживал ее по спине, будто кошку.
– Может, я не вовремя? – Арик занял место, на котором прежде сидел вьетнамец. Разглядеть пожилого господина, с которым, по всей видимости, он был прекрасно знаком, ему мешали мелькающие ноги стрип- танцовщицы, и тогда он, недолго думая, плеснул прямо на нее коньяком из нетронутого вьетнамцем бокала.
– Ай! Жжется! – девушка спрыгнула со стола и с явной враждебностью уставилась на окатившего ее нахала.
– А ты вместо того чтобы каждый день ноги брить, лучше бы сделал эпиляцию. Или все на операцию ушло? Небось кредит брал, чтобы протезы вставить?
– Неужели так заметно, что я не настоящая женщина? – «девушка» картинно выпятила губу, а пожилой господин, гладивший по спине ее подружку, брезгливо столкнул ее с коленей. Надоевшую кошку прогнали, не иначе.
– Да вы кто такие?! – пожилой яростно вытирал руки, терзая льняную салфетку, на лице его было написано отвращение.
– Да трансы это, – Арик еле говорил сквозь раздиравший его смех, – ищущий да обрящет. Неужели не понятно?! Я уж было подумал, что вы во все тяжкие решили пуститься, дорогой свояк.
Ариэль отсмеялся, промокнул глаза носовым платком и велел «девушкам» убираться. Притворил за ними дверь и закрыл ее на замок.
– Зачем позвали?
– Дельце есть к тебе, – ответил свояк, – существенное. Выпьешь?
Однако Арик предложение проигнорировал, а вместо этого достал из пиджака записную книжку и увесистую, в белом золоте, авторучку:
– Слушаю с преувеличенным вниманием.
– Ты все клоунишь? – с мягким укором задал вопрос свояк. – Совсем не меняешься. Нет, ну как меня разыграли с этими... ты видел?! Как ты только их различаешь? По мне – баба и баба, а проверять между ног я и не собирался. Здесь же не бордель, – словно оправдываясь, продолжал он. – А дельце вот какое: у тебя же есть знакомства в министерстве?
Столь неожиданный переход, казалось, немного смутил Арика. Он некоторое время молчал, ничего не отвечая, потом взял со стола вилку, покрутил ее меж пальцев, бросил обратно и лишь тогда ответил:
– Вы же сами прекрасно знаете, что да. Мой банк – не совсем мой банк, я им владею пополам с одним известным человеком, как раз из этого заведения. Вам надо с чем-то помочь?
