недвижимого, украшенного картинами французской, итальянской, фламандской школ и всякими прочими художествеными безделушками, так вот, перечисление это с подробным описанием заняло бы немало времени. Ариэль – для близких друзей Арик – к своей жене относился прохладно и подумывал о разводе, но развестись не мог по религиозно-политическим соображениям. Во-первых, он был евреем верующим и соблюдал субботу, во-вторых, занимал значительный пост в еврейской общественной организации и там к его разводу отнеслись бы с непониманием. Ведь, как известно, нет на свете ничего более крепкого и надежного, чем еврейская семья. Сам Арик называл свой союз с Мариной «союзом с нюансами», и для посвященных расшифровка этих нюансов никакого труда не составляла. Основной нюанс заключался в том, что Марина была русской с рязанскими корнями, и род ее начался в середине девятнадцатого века от скромного учителя гимназии и дочери небогатого купца третьей гильдии. После русской революции одна тысяча девятьсот пятого года прадед Марины, вьюноша девятнадцати лет от роду, приехал в Москву, открыл небольшое дело – мелочную лавчонку – и, сколько ни мечтал, ни бился, но дальше этой лавчонки дела его так и не пошли. Тогда в семнадцатом он провозгласил себя пролетарием и уехал в Петроград, откуда вернулся уполномоченным «товарищем», с мандатом, маузером и в длинном кожаном пальто. Вчерашний купчик быстро учился нехитрому искусству заплечных дел мастера. Он искоренял контрреволюцию, стрелял по темницам несчастных и был в большом почете у товарища Дзержинского как «принципиальный и несгибаемой воли боец революции». Боец несгибаемой воли долгое время не женился, имея возлюбленную, жену одного известного в Москве нэпмана. Тот был вынужден молчать и терпел присутствие человека в кожанке до тех пор, пока его законная супруга не родила будущую Маринину бабку. Одновременно с этим ужасным потрясением нэпман узнал, что указом советской власти он лишается всего состояния, и, будучи не в силах пережить два столь тяжких известия, застрелился из маузера несгибаемого бойца, зашедшего проведать новорожденную и красноречиво оставившего оружие с одним патроном на буфете в столовой. Нэпмана тихо похоронили, советской власти достался магазин с пустыми полками и кассой, а вдова нэпмана на сорок второй после его кончины день расписалась со своим любовником в Мещанском ЗАГСе. Жить новая ячейка общества осталась в большой нэпманской квартире в Бобровом переулке. Здесь через два года появилась на свет вторая дочь. Стороной прошла война: глава семейства выжигал каленым железом скверну по месту жительства и всего два или три раза побывал на фронте, да и то в ближайшем тылу, километрах в тридцати от передовой, с какими-то проверками. Сестры росли, недостатка ни в чем не знали. В школу, в университет, на дачу – словом, повсюду их возил шофер. Нравами они отличались довольно свободными, и младшая сестра родила первенца за несколько месяцев до собственных восемнадцати лет. С отцом ребенка, сыном сельскохозяйственного академика, они оформили брак, что называется, «с доказательством на руках».
Старшая сестра вышла замуж чуть погодя, и в сорок девятом родилась мать Марины. В семидесятом она вышла замуж за своего научного руководителя, а в семьдесят восьмом наконец-то появилась на свет и сама Марина.
Арик был старше ее на десять лет и свой первый миллион сколотил, когда будущая жена заканчивала школу. Там, прямо возле школы, они и познакомились. Марина переходила через дорогу, он ехал на какую- то встречу и, поглядев из окна замершего на светофоре автомобиля, увидел ее. Вышел из машины и просто пошел следом за девушкой.
– Зачем вы за мной идете? Вы ненормальный? – спросила она через два квартала.
– Не могу остановиться, – улыбнулся Арик. – Меня к вам притягивает.
Школьница ничуть не растерялась и уже очень скоро стала мадам Смелянской, вызвав приступ завистливой дурноты у подружек и недоумение у родни Ариэля.
– Арик, но ведь она не из наших, – пыталась возражать Эстер Самуиловна, мама Арика.
– Так будет из наших, – мужественно парировал Арик.
Человек вправе изменить все в себе и вокруг себя. И это касается не только формы носа, бюста и длины лодыжек. Вполне можно поменять и религию, тем более что цена вопроса невероятно высока, потенциальный муж очаровательно богат, а речь идет лишь о снятии с себя нательного крестика, – так рассудила Марина.
Сделавшись женою Арика, она не пожелала оставаться бездельницей и поступила на платное отделение факультета журналистики. Какая-то непобедимая тяга к насыщению белой бумаги буквами жила в ней с детства и теперь просто забила через край. Ей льстили в глаза, посмеиваясь за спиной, перед ней склонялись в реверансе, пряча в кармане оттопыренный средний палец. Насмешки становились все нестерпимей. Однажды на стене туалета Марина увидела мастерски нарисованную карикатуру, где она беспомощно стояла у доски с написанным на ней примером вроде «два плюс два», рядом за своим столом сидел преподаватель, обхвативши руками голову, лежал перед преподавателем мешок с дважды перечеркнутой «S», а сбоку держал его висок на прицеле лысый громила. Марина поняла, что социальное неравенство лишь тогда чего-то стоит, когда ты, помимо денег мужа, еще и соответствуешь избранному тобой кругу уровнем собственного интеллекта. Рассудив, что репутация ее на журналистском факультете безвозвратно испорчена, Марина ушла из университета и последовала за мужем в парижскую ссылку. К тому времени стало модным заводить роскошную недвижимость в стране коньяка и лягушек, вот и Ариэль с наслаждением катался вдоль Елисейских полей на роликовых коньках, а вволю накатавшись, возвращался в свою большую квартиру в Латинском квартале. Здесь его встречала жена с учебником французского и сигареткой, спрашивала, сколько раз он падал, и, не дождавшись ответа, уходила на свою половину разучивать падежи и глаголы.
– Я хочу учиться в Сорбонне, – заявила она как-то за завтраком. – Я уже достаточно знаю язык, чтобы слушать лекции и читать про д'Артаньяна в подлиннике.
Арик тогда еще очень сильно ее любил, и с Сорбонной решилось все довольно скоро. Марина ходила туда полгода, а потом ей наскучило – она вообще не могла заниматься чем-то постоянно. Она заявила мужу, что в ней (вдруг! внезапно!) проснулись вокальные способности, и она хочет петь в собственной группе. Все эти попытки супруги отыскать собственное «я» обходились Арику в какие-то пустяки, и он безропотно ссужал на ее эксперименты сотню-другую тысяч. Марина записала три студийных альбома, они поочередно поступали в продажу, но особенного успеха не имели, и дело было даже не в том, каким вокалом одарил ее создатель. Причиной фиаско стало почти полное отсутствие рекламы, а реклама – это уже расходы совсем иные. Это не сотни тысяч – это миллионы, и Арик тогда впервые сказал «нет».
– Попробуй заняться чем-нибудь другим, – просто сказал он и улыбнулся. – Я не вижу смысла инвестировать в твою музыку так много, я привык получать отдачу на каждую вложенную копейку.
– Ты меня не любишь, – Марина сделала плаксивое лицо, а он потрепал ее по щеке и вышел, осторожно прикрыв за собою дверь.
С тех пор их отношения начали разлаживаться. А тут еще сестра Марины нашла где-то старика- волшебника, выскочила за него и все уши прожужжала о том, какой он щедрый «и вообще»...
– Самым большим удовольствием в браке являются деньги мужа, – говаривала сестра, и Марина мрачно качала головою, соглашалась.
Ариэля вдруг словно подменили. Из домоседа он превратился в откровенного гуляку, а может быть, он всегда был таким, просто она не замечала этой его самцовой потребности. Арику же казалось, что он самоутверждается, разбрасывая семя по шести постоянным адресам своих любовниц, не считая случайных связей с проститутками из борделей Амстердама и Гамбурга – городов, в которых ему приходилось бывать регулярно с деловыми целями. Марина оказалась бесплодна – она тайно прошла обследование и после очень боялась, что каждый день ее брака может оказаться последним. А он, разумеется, все знал, но не давал ей развода, потому что ему было удобно оставить все без изменения. Несчастье не приходит вдруг, но Марина именно так ощутила его, сразу и целиком, и, не в силах справиться с этим штормом, ухватилась за коробочку с чудесным белым порошком, после вдыхания которого все печали как-то отступали и вовсе не казались значительными и неразрешимыми.
В Москве ее день рождения совпал со временем выборов французского президента, и Арик придумал забавную штуку: ресторан разукрасили флажками устричной республики, гости задорно голосили «Марину в президенты», вилась мелким бесом светская хроника, ослепляя гуляк фотовспышками, Маринины подружки цыганились, вибрируя грудью, потрясая плечами, задорно вскрикивали «ой нэ-нэ». У каждой из них была своя история, одновременно и непохожая, и похожая на историю Марины. Удержать возле себя источник постоянной благодати – собственного мужа – вот главная цель, но обсуждать это дамы не стали бы ни за
