с точки зрения Наташи, места. Однажды, кажется, это было уже со всем близко от конца года, Сергей привел ее в подвальный, маленький, пропахший кухней ресторанчик с безыскусным названием.
Мужички втроем налегали на белую двойной очистки в запотелом графине. С ними за столиком скучала какая-то женщина с лицом, казавшимся искаженным гримасой пренебрежения, но на самом деле бывшим таким просто от рождения. Она пила мутноватое пиво из высокого, с талией, стакана и время от времени что-то коротко вставляла в застольный разговор. Двое девиц из какой-нибудь бухгалтерии пытались предстать модными кокотками и пили дорогую шипучку, покуривали, бухгалтерским жестом постукивая пальчиком по сигарете, сшибая пепел в блюдце. Какой-то одиночка, очень толстый и насупленный, с видом атланта, которому некуда спешить, опустошал пивные кружки и разгадывал кроссворды из журнальца. Дама в дизайнерском облачении, кричаще контрастировавшем с интерьерами ресторанчика, и прекрасно одетый молодой человек в золотых очках потягивали мохито и проникновенно глядели друг другу в глаза. Освещение было скудным, всякие звуки мягко тонули в нем, под потолком временами собирались табачные облачка.
– Хорошее место. Здесь уж точно никто не опознает, – Сергей взял ее за руку. – Тебе хорошо? Почему ты закрыла глаза?
Наташа смотрела на него в каком-то оцепенении, но вот шевельнулась, тряхнула головой, отгоняя морок. Ее клонило в сон здесь, в прокуренном полумраке. И в этом сне наяву ей привиделось страшное, что у нее, как и у этого мальчика, нет ничего, ломаного гроша за душой, и они здесь, в этом отвратительном месте, постоянные посетители. Свои среди этих пьянчужек и рядящихся под потаскушек офисных девочек, и липкость деревянных столов им привычна. И он, этот романтический бедняк, в действительности муж ей, муж, с которым они, одутловатые от пьянства, выгуливают собачку, сидят в этаком вот кабаке, где за копейки можно упиться до положения голого короля, чтобы вернуться в съемную квартирку, а может, и комнату в коммуналке, где два окна выходят на шумную улицу, где старый, рассохшийся паркет, и шкаф, в котором помещается весь их гардероб, прячется в углу, отгородившись от всех мутным зеркалом. Тут ей сделалось так жутко, что она ногтями впилась в его кисть.
– Что случилось? Милая моя, я не понимаю?!..
– Так... Мне вдруг почудилось, что мы с тобой женаты.
Сергея ее слова взбудоражили, он не обратил никакого внимания на четыре острых полумесяца от ее ногтей, возбужденно ответил:
– Это было бы великолепно! Вдвоем, навсегда. Это было бы абсолютное счастье!
Она улыбнулась, покачала головой:
– Да, разумеется... Давай поженимся и сделаем друг друга несчастными. Нам негде было бы жить. Ведь для того чтобы мне выйти за тебя, я должна развестись с ним, а твой дядя мне содержания не назначит.
– Я буду много работать, и все появится, – мужественно ответил Сергей, и его слова запутались в очередном табачном облачке.
– Да? – Наташа приблизилась к нему, насколько это было возможно сделать через стол. – Когда же?
– Может быть, через несколько лет, – жалко предположил Сергей, понимая, что он и впрямь сейчас жалок, и все рассыпается прямо на его глазах. Чтобы жить с этой женщиной, нужно иметь все и сразу.
– Несколько лет... Ты хочешь ждать несколько лет? Сережа, дорогой, ты должен уже понять, что мечты и реальность никогда не идут рядом. Видишь ли, друг мой, мечты нельзя отдавать в банк под проценты, слишком эти проценты будут ничтожны. Неликвид, как говорит наш с тобою общий родственник.
– Наташа, я без тебя не могу, – он запнулся, – жить. Я так люблю тебя, я не могу себе представить, как он приходит к тебе ночью. Мне не за что его ненавидеть, он так много сделал для меня, но я его ненавижу.
– Да ты просто волчонок, – она вырвала руку из его руки. – Коварный и подлый.
Сергей опешил:
– Но... Я подумал... Ты странно себя ведешь. Я думал – это касается нас с тобой, а ты сейчас злая. И меня назвала волчонком...
– Я злая на жизнь. Злая на себя. Потому что думаю так же, как ты, а ведь это подлость, так думать. Вот мы сейчас с тобой сидим и не знаем, что делать дальше. Наши планы, как сухие листья, – ничего не стоят. Знаешь, дорогой, мы ведь совсем забыли с тобой о случайности.
– О случайности?
– Да. Люди строят планы и забывают о том, что есть смерть. Она всегда где-то рядом. Ты только представь себе, что за жизнь у нас наступит, если он... – Наташа схватила свой стакан, попыталась пить через трубочку, но коктейль закончился, и у нее получилось лишь несколько свистящих звуков. – Представь себе, только представь. Ведь он ужасный человек, я кое-что знаю о его делишках, у него нет чести, нет совести. У него должно быть много врагов. Он как-то сказал мне, что сам себя считает заговоренным, поэтому иногда отпускает охрану. Ведь тогда, в поезде, помнишь? Мы ехали совсем одни, совсем одни! Есть шанс. Вот сейчас, к примеру, он хочет ехать в Европу, кататься на лыжах. И опять поездом! Хотя это международный вагон... Черт!
Сергей ревниво взбесился, он словно пропустил мимо ушей все ею сказанное и уцепился за последние слова:
– И ты поедешь вместе с ним?!
– Нет. Он знает, что я терпеть не могу горы, у меня там постоянно болит голова. Он ездит каждый год – это обычай. Его не будет две недели.
Две недели! Сергей просиял, и мгновенно этот тяжелый заговорщицкий камень упал с его плеч. Нет, он не готов был говорить о смерти дяди: циничность обретается с годами. Сразу стало легче, он мгновенно захлебнулся предвкушением этих двух недель. Можно будет остаться у них в доме, перестать отыскивать в каждом взгляде, в каждой шутке дядюшки двойное дно. Наташа смотрела на него, видела, как лицо его из хмурого превратилось в сияющее, и подумала: «Еще рано. Хорошо, что будут эти две недели, после он никуда не денется, к хорошему привыкают быстро».
Любила ли она его? Она неохотно задавала себе этот вопрос, не могла ответить на него впрямую, но по косвенным признакам ответ был скорее положительным. Нельзя было представить себе, что Сергея нет, что кто-нибудь другой у нее на примете. И нынешний день, и все будущие были пропитаны, окрашены, озарены Сергеем, и от этого Наташа ощущала внутренний разлад между собой до Сергея и собой нынешней. Этот разлад особенно чувствовался, когда приходилось воплощать какую-нибудь хозяйственную затею или совершать дорогую покупку, не имевшую к ее любовнику никакого отношения. Она ездила на красном спортивном автомобиле и думала поменять его, но вдруг призналась сама себе, что Сергей тут ни при чем, для него ее очередная игрушка – пустое место, и хотя ей давно грезился сумашедший английский болид модной марки вместо надоевшего нынешнего, все удовольствие такого приобретения было отравлено. Другое дело – наряды, которые она надевала для Сергея, воскресный обед, который она составляла из его любимых блюд... И сперва все это, вся эта стряпня, суета вокруг невесть откуда свалившегося на ее голову мальчишки были ей странны, как будто она училась жить по-новому и не сразу могла привыкнуть. Разлад ощущался ею в особенности, когда она вдруг видела, что помимо Сергея, бывавшего в ее доме так часто, что, казалось, он тут живет, здесь находится еще кто-то другой. И он был реален, осязаем, никак не давал повода забыть о собственном существовании: шумел, балагурил, раздражался, дурачился, вымаливал прощение, стоя на голове, требовал от нее ночных любезностей, словом, оставался тем самым Мемзером, коим всегда и являлся, только теперь был для нее совершенно чужим, и только его денежные дела по- прежнему волновали ее. Пока ее муж был рядом, существовал, он должен был зарабатывать, выполнять то основное, ради чего она находилась рядом. И вот этот Наташин интерес к финансовым делам мужа никак не сочетался с ее новым, влюбленным состоянием и был первопричиной внутреннего разлада, который она с каждым днем все хуже и хуже переносила.
Я выиграл в лотерею? Попугай шарманщика вытянул мне билетик с надписью «счастье»? К черту! Никогда бы не поверил, что буду страдать от раздвоения личности, а теперь это реальность, в которой мне приходится жить, болото, откуда не вылезти. Засасывает все глубже с каждой нашей встречей. Я «подсел» на нее, «подсел» на жену своего дядьки, как подсаживаются на веселые таблетки или порошок, который однажды предлагала та плясунья из клуба. Почему я до сих пор ее помню?
