Да потому что я был бы совсем не против... Тогда, там, она была такая разогретая, вся лоснилась, словно черная мускулистая кобыла. Наверное, она очень сильная, эта плясунья. Как же ее звали? Эля, Эльвира. Да.
У меня эта жалкая должность, за свою работу я получаю больше любого специалиста, и все вокруг, все эти яппи в белых рубашках, разумеется, ненавидят меня. А мне плевать. Я пользуюсь своим положением хозяйского родственника, и никто не смеет даже рот раскрыть. Этот секретный адюльтер у дяди под носом – отчаянная афера, и мне даже думать не хочется, что он сделает со мной, когда все откроется. А в том, что все откроется, я не сомневаюсь: нет ничего тайного, что не стало бы явным. Я быстро превратился в альфонса со всеми вытекающими из этого состояния последствиями для личности. Дядя говорит, что пошлет меня учиться в Англию на будущий год. Это значит – конец. Придется расстаться с Наташей, и, конечно, уже навсегда. Это немыслимо для меня. Я ее люблю, и от мыслей, что этот старый сукин сын иногда позволяет себе... От этих мыслей у меня кровь превращается в клюквенное желе и отказывается двигаться по организму. Конечно, у него нет наследников, кроме Наташи. Все отойдет ей. Сколько там? Она говорила о сумме в несколько миллиардов, мы сможем пожениться спустя отведенный приличиями срок, уехать в Америку. Мемзер здесь для какой-то невиданной каверзы. Однажды он сказал мне:
– Знаешь, эту страну ненавидят все. Очень сложно выжить, когда все ненавидят, включая тех, кто ею руководит. Она обречена. В ней ничего нет, кроме нефтяной трубы. Сейчас то, что в трубе, стоит дорого, но очень скоро все изменится. Наступит время, когда нефть закончится, и нечего станет менять на доллары, а без долларов страна не сможет существовать, произойдет государственный переворот и большой российский кувшин расколется на отдельные черепки. Ресурсы этой страны должны принадлежать в равной пропорции если и не всему миру, то, во всяком случае, лучшей его части. Той, откуда появилось просвещение, мировая культура, демократия... А это Европа и Штаты. Штаты – это тоже часть Европы, неотделимая часть. И я не отделяю себя от Штатов – это моя страна, ради нее я здесь.
Почему я так хорошо, слово в слово запомнил его пафосный спич? Да потому, что не так много раз в жизни меня окатывали ледяной водой. Во всяком случае, я дядюшкиных взглядов не разделяю, и за его исповедь я ему весьма признателен. Ведь если с ним что-то случится, то, получается, я спасу государство! Может, это преувеличение, но желать лучшего оправдания для себя вряд ли можно. На самом-то деле плевать мне и на государство, и на всех, кроме меня самого, Наташи и моего плана. Не знаю к чему, но зачем-то сейчас втемяшилась в голову история с каким-то великим князем из Романовых, который отрекся, уехал с актрисой и тем спасся от смерти в революцию. Как его звали? Не Сергеем ли? Впрочем, я не помню. Я плохо учился в школе, я вообще мало чего знаю, и моя нынешняя должность – это мой потолок. Никакая Англия его не поднимет. Хочу деньги, хочу красивую, роскошную жену, хочу все и сразу. Ведь так бывает?
Мемзер считал себя театралом, часто заказывал билеты, и в такие вечера Наташа всегда сопровождала его. Агамемнон, как он заверял, весьма плодотворно трудился, обещал вскоре выдать результат, и Мемзер закрывал глаза на мышиную возню своего племянника и жены. Конечно же, он догадывался. Он почувствовал что-то особенное еще в поезде, а уж потом, когда однажды поймал взгляд, которым эти двое простаков обменялись через стол, у него почти не осталось сомнений. Сначала он впал в ярость, но это быстро прошло. Он стар и многое видел, так чему тут удивляться. Поганый корень, что у Наташи, что у ее сестры Марины. Арик уже почти перестал появляться с ней на людях и однажды признался ему, что у них окончательно дошло до развода. Какие были тому причины, Мемзера не интересовало, он сам давно бы разрубил этот узел из интрижек жены и вероломного племянничка, когда бы от племянничка не зависела его собственная, Мемзера, драгоценная жизнь. И он, собрав воедино всю свою рассудительность, сказал сам себе, что в этом ничего такого нет, что это он сам, только много моложе, что он временно существует в двух лицах и после операции вновь вернется к своему единоначалию, использовав подлеца племянника, словно тюбик космического пюре: выжал, съел, выбросил, забыл. Что делать с Наташей, он долго не мог решить, но потом все-таки придумал, что для нее величайшим наказанием будет увидеть, что он, ее старикашка (так, верно, они зовут его между собой), все никак не помирает, хотя пора бы уже. А вместо этого он даже как будто становится молодым. И вот когда сама она начнет увядать, как пятидневная сорванная роза, тогда он ее бросит, выгонит безо всякой жалости, а себе найдет новую красивую игрушку и позаботится, чтобы та подольше не ломалась.
Он собирался в горы один, но, переполненный желчными подозрениями, вдруг представил, как этот подлец-донор станет жить в его доме, ходить там, где ходит он, трогать его вещи и по нескольку раз в сутки покрывать его смазливую дурочку. Это Мемзеру не понравилось, и он придумал забавную штуку...
Получив приглашение в театр, Сергей, мягко говоря, не обрадовался. Тут же принялся выискивать в этом подвох, поделился опасениями с Наташей, но та успокоила, сказала, что волнения ни к чему, Мемзер помешан на театре и считает, что все вокруг должны, обязаны разделять его манию.
– Это будет забавно, я сяду между вами, мы будем вместе. Быть может, и спектакль будет интересным, хотя он не умеет выбирать, ходит наугад.
– Меня от театра воротит, – честно признался Сергей, – сплошное надуманное вранье. Он издевается над нами, чертов старик.
В самый канун нового года, тридцатого декабря Театр современной пьесы давал «Провокацию». Мемзер выбрал этот спектакль именно по названию, его мало волновало содержание, достаточно было того, что название идеально подходило для декорации его собственного спектакля. Дали третий звонок, ушел вверх занавес, обнажив совершенно голую сцену и на ней какого-то смутно знакомого актера в узких брючках, помятой клетчатой рубашке, замшевом пиджачке. Помимо актера на сцене был также стул, гадкий, весь заляпанный краской, и актер, сидя на этом стуле, произносил длинные и непонятные монологи, выбросил за сцену собственные часы-луковицу и в конце первой сцены оказался зачем-то графом. Для пущей убедительности он несколько раз вставлял в глазницу монокль.
Затем появился еще какой-то примелькавшийся в сериалах актер, назвался бароном, сказал, что его только что выпустили из тюрьмы и там, в тюрьме, он стал гомосексуалистом. В зале первый раз полыхнуло смешком.
Теперь это стало непременным в каждом спектакле: несколько забористых ругательств, обязательный намек на извращения. Режиссер таким образом думает потрафить современной аудитории, и летят со сцены в зал заковыристые словечки, сальности, пошлость, приводя в ужас осколки интеллигентной публики, разбросанные по наиболее дешевым в зале местам. Постмодернизм скоро убьет старую добрую культуру, если только раньше сам не загнется. Есть еще надежда.
Вышли на сцену дама и слуга – известный актер, все стали играть всеобщее раздражение, сменившееся суетой в ожидании американского мецената по фамилии Малкович. Здесь Мемзеру стало окончательно понятно, что спектакль плохой, и он зевнул. А на сцене меж тем появились декорации, этот самый Малкович материализовался в виде корифея Юрского, и зал взорвался овацией, но и после явления Юрского ничего любопытного не случилось: скучшейшие, надуманные диалоги, высосанная автором пьесы идейка, два костюмированных бандита в конце первого действия, оказавшихся не бандитами, а частью идейки титулованной дамы. Бандиты немного поглумились над Юрским-Малковичем, постреляли всех, кроме американца, и спустя минуту все так же скучно воскресли, а дама призналась Юрскому, что все случившееся есть наглядная иллюстрация к придуманному ею проекту экстремального туризма для состоятельных иностранцев. Финал был сыгран так себе, но получился неожиданным и потому сорвал аплодисмент.
В антракте Сергей, Мемзер и Наташа единодушно решили хоть немного прогуляться. Особенного места для прогулок не было, кроме как в небольшой зале с фотографиями актеров и оттоманками, которые, впрочем, все как одна были заняты. Троица заняла место у окна, Сергей признался, что хочет бутербродов из буфета, но решили в буфет не соваться. Не отстаивать же, в самом деле, очередь?! Мемзер увлеченно заговорил о чем-то, и впрямь очень интересном. Кажется, он пустился в воспоминания о вьетнамской войне, и Сергей с Наташей невольно увлеклись его рассказом, втянулись, и он показался им куда интересней только что увиденного. Как-то незаметно Мемзер перешел к своему скорому отъезду, внезапно хитро подмигнул, взял жену за руку, притянул к себе и поцеловал в щеку. Оказывается, перед этим он сказал нечто важное, но его словно не услышали. Тогда он повторил, что очень хочет, чтобы она поехала с ним, все уже решено, оформлено, они уезжают с Белорусского вокзала завтра, рано утром, и вернутся не раньше двадцатого.
– Возьмем машину в прокат и поедем куда глаза глядят. Шут с ними, с лыжами. Ради тебя я готов
