Я получил от кассира корешок приходника, спрятал его в портфель и вышел из банка. Для того чтобы попасть домой, мне надо было пройти двор за домом сто восемнадцать по проспекту Мира. Он обычно безлюден. Так было и в тот первый весенний день. Лишь в противоположном конце двора гуляли две бабушки с собачками и какие-то мамаши, выгуливающие детей в колясках, попивали пивко и покуривали, изредка потряхивая коляски со своими спящими чадами. Я вошел на территорию двора, предвкушая обед и послеобеденный сладкий сон. Меня обогнал какой-то человек в черной драповой куртке и в кепке. Он быстро прошел вперед метров на двадцать, затем резко развернулся, и я увидел, что это был парень примерно моего возраста. Широко улыбаясь мне, словно старому приятелю, держа руки в карманах своей курточки, он уверенно двинулся мне навстречу, сделал несколько шагов, поднял правую руку, не вынимая ее из кармана. Я увидел, как приподнялась пола его куртки. Помню, как я успел подумать, что это он собирается сделать. Ответ на вопрос прозвучал через секунду. И ответом был выстрел.
Власенко не служил ни в каких спецвойсках, он просто умел стрелять как голливудский ковбой, не вынимая рук из карманов, навскидку и очень точно. Он метил мне в сердце, и он попал мне почти в сердце. Потрясающая меткость, если учесть, что он палил вслепую, по наитию, с пятнадцати или семнадцати метров. Кусок свинца, превращенный на патронном заводе в пулю и заключенный в медную оболочку, пробил мое пальто, пиджак, бумажник, бронзовую икону Николая Чудотворца, пачку денег, заметно ослабел после этого, и сил у него хватило лишь на то, чтобы продырявить мне грудь, разорвать межреберную артерию, повалить меня своей ударной силой на скользкий холодный асфальт и на этом успокоиться. Насквозь меня не продырявило.
Я лежал на холодной земле и открывал рот в тщетной попытке вдохнуть. Ничего не получалось. Я ждал, когда я увижу глядящий мне в лицо «ствол» и оттуда вырвется очередная пуля, которая отправит меня на тот свет. Немного удалось приподнять голову, и, к своей радости, я увидел, как, овладев моим портфелем, убегает со всей мочи подстреливший меня гад.
Значит, контрольного выстрела не будет, а раз так, то имеет смысл побороться за собственную жизнь. Я ничего не слышал, оглушенный страшной болью. Ощущения от попадания пули было такое, как будто в меня всадили лом. Я попробовал медленно и неглубоко дышать. Это получалось. Понемногу, но получалось. С первым глотком воздуха я начал слышать. Женские крики, что-то нечленораздельное, затем я разобрал:
– Уби-и-и-л-ии!!!
На одной пронзительной высокой ноте.
«Кого убили, как это так убили? – пронеслась в голове мысль, и я понял: – Да, убили. Меня убили».
И вот тут мне стало очень холодно. Я почувствовал, как весь покрылся холодным потом, похолодели и ноги, и кончики пальцев. Пальцы вообще почти онемели. Я понял, что умираю. Осознание того, что через несколько мгновений все в этом мире будет без меня, застлало глаза оранжевым облаком. Я почти согласился войти в это облако, что-то подсказывало мне, что дышать в этом оранжевом тумане будет легко, холод сменится на приятное тепло и меня подхватит река покоя, где я почувствую себя так же легко и спокойно, как на руках у мамы, когда-то давным-давно. И здесь я вспомнил. Вспомнил о моей дочери Еве и ее сестре, которая вот-вот должна была появиться на свет. Кому они будут нужны, кто выведет их в люди, если меня не станет? Не могу я нырять в оранжевое облако. Не время сейчас для этого. Держись, Марк, держись, парень. Давай-ка, для начала поднимемся или хотя бы сядем. Лежа быстрей подохнешь.
С неимоверным трудом и превозмогая запредельную боль, я через правый, менее чувствующий боль бок приподнялся и сел. Увидел, как ко мне бежали какие-то люди. Они размахивали руками и что-то выкрикивали. Я расстегнул две пуговицы на пальто, ослабил шарф, потянул на себя ворот рубашки. Пуговицы, одна за одной, отскочили, грудь обнажилась. Я наклонил голову и с ужасом увидел слева, чуть выше солнечного сплетения, круглую кровавую дыру. Я непроизвольно всхлипнул, глубоко вздохнув при этом. Дырка немедленно отозвалась хриплым свистом, и я почувствовал, как холодный уличный воздух проник прямо в легкое. Вспомнил, что нельзя воздуху попадать в легкое таким вот образом. Перед глазами встали кадры из фильма с Джорджем Клуни, там, где он играл военного и участвовал в операции по похищению какого-то золота. В том фильме его напарника, паренька, ранило примерно так же, как и меня, и, чтобы дожить до госпиталя, он зажимал рану, не давая воздуху проникнуть в легкое. А чем можно зажать рану? Я не стал долго размышлять на эту тему. Подержал во рту средний палец, таким образом дезинфицируя его, и заткнул им рану. Так я и сидел до тех пор, пока вокруг меня не собралась толпа человек в пятьдесят. Прибежали два милиционера, видимо, из ближайшего отдела вневедомственной охраны. Один из них по рации немедленно вызвал «Скорую помощь». Карета с двумя мужчинами в возрасте – врачами – подкатила очень быстро. Они не растерялись, аккуратно вернули меня в горизонтальное положение и так же аккуратно переложили на носилки. В машине мне стало худо, но один из мужчин, выразительно переглянувшись с напарником и, видимо, получив его одобрение, отломал кончик какой-то большой ампулы, втянул ее содержимое в шприц и, разрезав мне рукав ножницами, выдавил в мою вену что-то такое, отчего я полностью избавился от чувства страха, боли и, кажется, вообще от всех эмоций. Я равнодушно смотрел на врачей, один из которых, тот, что колол, все время держал меня за руку и что-то говорил, словно монах, читающий бесконечную мантру:
– Парень, держись, все будет в порядке. Мы тебя довезем.
– Дышать нечем.
– Дай-ка ему кислороду…
От кислорода становилось легче. Организм словно смирился с тем, что произошло, и как-то подстроился под это состояние. Я понял, что не умру. Это пришло ко мне сразу и прочно засело в голове. Я немного успокоился, и через несколько минут меня уже везли на никелированной каталке по коридорам операционного блока Института скорой помощи Склифосовского. Даже в этом состоянии я отметил про себя идеальную чистоту и прекрасный ремонт помещения. На лифте меня подняли на этаж выше, и я попал на операционный стол. Увидел двоих хирургов, еще нескольких человек, одинаково одетых в колпаки и фартуки, как у мясников на рынке, только не забрызганные кровью, а кипельно чистые. Подошли еще трое, которых все называли «УЗИ». Сделали мне это самое «УЗИ», которое, судя по результатам, оказалось не сильно хорошим. Все разговоры стихли, мне сделали укол, как я понял, с местной анестезией, и я увидел в отражении начищенного обода лампы, висящей надо мной, как один из хирургов уверенно сделал надрез прямо от края пулевого отверстия по направлению к плечу.
– Вы только длинный надрез-то не делайте, мужики. Мне ж жить дальше еще, как-никак, с девушками общаться, а тут буду как пугало.
– Так, я смотрю, у нас заяц подстреленный много говорит? Где у нас анестезиолог, а? Почему, когда нужно, его вечно нет на месте, черт его задери!
– Да здесь я, где ж мне быть-то. Курить бегал.
– Слушай, Петр, будь другом, усыпи-ка ты парня, а то он тут комментариями своими мешает оперировать.
