Если зимой, когда окна квартир, выходящие во двор, были наглухо закрыты и за тройными стеклопакетами ничего не было слышно, вопли Ионыча особенно никого не волновали, то летом вся эта темпераментная канонада настолько била жильцов дома по ушам, что у многих выработался безусловный рефлекс: при первых гортанных звуках его речи бросаться к окнам и стремительно захлопывать их.
Герман же, наоборот, любил иногда выйти на балкон, откупорить бутылку-другую пива, выкурить несколько сигарет и послушать замечательные по своей тупости монологи Ионыча. Причем любил до такой степени, что это превратилось в неотъемлемую часть Гериной жизни, его любимый аттракцион. Он давно уже узнал об этом клоуне очень многое из того, что тот сам в порыве своего непомерного чванства или нежданных откровений счел возможным поведать своему невидимому телефонному собеседнику и окружающему его в радиусе, сравнимым разве что с радиусом взрыва атомной бомбы, пространству.
Итак, Котэ Ионович был абхазским беженцем. После сухумской резни он перебрался в Москву и попал под покровительство влиятельных грузинских воров в законе. Те, как и водится среди народов Кавказа, не оставили земляка в беде, дав ему некоторое количество денег в виде беспроцентного кредита «чисто на раскрутку». Вместе со своим другом, речь о котором пойдет ниже – обладателем второго поношенного «Мерседеса», также получившему от воров подобную взаимопомощь, – они сняли угол на территории бывшего станкостроительного завода, где-то в районе Марьино. Набрали кондитеров из числа бывших выпускников кулинарных техникумов, закупили за копейки какое-то списанное с хлебозавода оборудование. Наняли «Валентиныча», который, внедрив с оптимизмом пару стаканов обезвреженного денатурата, вдохнул в это оборудование вторую жизнь. Назвали все это «Кондитерской Компанией «Великан», и принялась эта компания лепить тортики, выпекать пряники и печенье.
Экономя совершенно на всем, а в первую очередь на закупке нормальных ингредиентов – свежей муки, сливочного масла, сметаны и прочих продуктов, необходимых всякому доброму кондитеру, «Великан» на каждые десять килограммов нормальной муки закупал тонну просроченной с заведшимся в ней жучком буквально за копейки. Вместо сливочного масла вовсю использовался маргарин, вместо сметаны – вообще черт знает что такое, и тортик получался дешевеньким, а два мерседесовладельца, которые тогда еще таковыми не были, продавали его по вполне среднерыночной цене. В приличные места вроде нарядных супермаркетов и Гериной «Ромашки» они по понятным причинам не совались: во-первых, ни один, находящийся хоть сколько-нибудь в здравом уме закупщик ни за что не рискнул бы рекомендовать своим магазинам торговать подобным «продуктом», а если бы и позволил, то за какой-то сумасшедший по своей величине откат. А на откаты у «Великана» вначале денег не было.
Никогда не любили московские закупщики, да и не любят поныне, когда приходят к ним кавказские люди с целью предложить свой «очен харошый тавар атлычнава качэства». А не любят оттого, что знают: более ненадежных, подлых и двуличных болтунов, чем эти маргариново-жучковые коммерсанты, в природе не существует. Оставшись до сих пор на уровне кооператоров-цеховиков времен Застоя и Перестройки, многие из них так и продолжают соперничать по уровню выпускаемого продукта с дореформенной китайской экономикой, ставшей во всем мире синонимом ненадежности, и трансформировали свой любимый способ перерезывания горла барану в стиль ведения бизнеса. Жадные, недальновидные, коварные – каждый из них воистину «не шкаф и не музей, хранить секреты от друзей», таких же, как они сами, полуподпольных цеховиков. Откаты они платят крайне неохотно, отчаянно торгуясь из-за каждой копейки, и ненавидят закупщика лютой гипертрофированной ненавистью, тогда как уж им-то, с их подозрительными тортиками, на которых никогда нельзя увидеть подлинной даты производства, минеральной водицей, розлитой из-под крана и смешанной с некоторым количеством соды, носками, которые расползаются после однократного использования, салатами и майонезом, сделанными на основе ужасной бурды, им по определению нужно молиться на коррумпированного менеджера только за то, что он на свой страх и риск решился за взятку поставить под удар саму репутацию своей торговой сети и «пропихнул» на полки их товар.
Со сбытом у «Великана» никаких особенных проблем не возникло. Как уже и было сказано, все свои изделия они сбывали на столичных и подмосковных рынках, там, где традиционно хозяйничают их земляки. Землячество на Кавказе – это нечто, возведенное в высшую степень. Кавказский кодекс чести гласит: «Помоги земляку». Поэтому тортики «Великан» с не пойми как оформленными сертификатами, а то и вовсе без них, исправно портили желудки москвичей и материально обогащали Ионыча и его второго компаньона по имени Малхас.
Обычно Ионыч устраивал под окнами соседей театр одного актера, но если, бывало, к нему присоединялся Малхас, то начиналось шоу, от звуков которого подчас не спасали даже многокамерные стеклопакеты.
Ионыч и Малхас оба принимались орать в свои телефоны, и складывалось впечатление, что, понтуясь друг перед другом, они делали это на сотню децибел выше, чем каждый в отдельности. Они мерили двор по диагонали, обходили его по периметру, на некоторое время застывали на месте и при этом всегда находились на некотором удалении, очевидно, из-за того, чтобы не перекрывать друг другу звуковые поля. Для Геры это шоу двух грузин было, как он считал, лучшим реалити-комик-шоу. Он не дышал, вслушиваясь в вербальные перлы горе-кондитеров, и в самые невыносимые моменты беззвучно хохотал, согнувшись пополам до наступления рези в животе. Когда же было совершенно невозможно сдержать смех, он, захлопнув балконную дверь, давал волю легким и гоготал так, что стеклянная посуда в его квартире грозила вот-вот лопнуть.
Как и положено в классическом комик-шоу, фразы двух приятелей особенным разнообразием не отличались, и в основном репертуар был классическим:
– Э! Как дела? Знаю, что хуева дела, просто спрашиваю!
– Слюшай, мэнэ эта не эбет! Мнэ эта поххуй!
– Я шьто? Я ищяк, бля? Нэт, ты мэнэ скажи, ты думаеш, я ищяк?!!!
– Да я ее знаю, канэшна! Ана са мной эбацца хатела!
– И эта са мной тожэ эбацца хатела!
– И, бля, кароче, эта тож са мной эбацца хатэла!
– Ты шьто мэнэ мозг мой ийэбешь, да!
– Я чэлавэк канкрэтный!
– Я чэлавэк делавой!
– Я чэлавэк на связи двац четыре чса! Ты мэнэ можэш хоть кагда званить: хоть в тры чса ночи, хоть в пять чсов утра, мэнэ похуй!
Но коронной «примочкой» этого достойного сцены «Comedy Club» дуэта было:
– Я тваю маму йэбал!
