Когда он впервые стал на якоре в их лагуне, люди из деревни пришли на берег, посмотреть, кто это прибыл к ним? Они расселись на берегу группками, смотрели на яхту, как показалось сначала Джону, с каким-то тупым ленивым безразличием. Потом появились подростки. Эти оказались более резвыми. Они бросились в голубую воду лагуны и стремительным кролем поплыли к яхте. Они легко держались на воде, казалось, вода была их родной стихией. Впрочем, так и было. Здесь еще ползающие младенцы уже умели плавать. А дети и взрослое население - все были отличными пловцами, ныряльщиками и рыболовами.
Мальчики сначала робко подплывали к яхте и тут же уносились прочь, как резвящиеся дельфины. Наконец, приблизились к бортам. И вот уже первый - самый смелый - шоколадный паренек вскарабкался на низкую корму. Вытирая с лица воду и сопли, бежавшие из носа от почти часового купания, он уселся на горячую палубу. Паренек был абсолютно голым, и если бы сидел неподвижно, то напоминал бы изящную статуэтку, вырезанную из дерева теплого, сочного цвета. Как позже выяснилось, это был родной брат Аниту. Его звали Оайе. Очень странное на слух западного человека имя, но для аборигена вполне обычное. Когда ему исполнится 16 лет, Оайе получит второе, взрослое имя.
Джон был смущен до крайности. Он не имел представления, что подумают жители деревни, когда узнают, что у него в гостях был голый мальчик. Он даже не посмел предложить мальчику чашку горячего какао или плитку шоколада, не зная, как расценят аборигены его поступок.
Впрочем, все его опасения были напрасны. Местным жителям были абсолютно чужды предрассудки белой расы.
Вскоре к яхте подплыла легкая пирога, которой управляла гибкая девушка. Разумеется, тоже голая. Это оказалась сестра Оайе, её звали Аниту.
Джон с облегчением вздохнул, и тогда его гостеприимство развернулось во всю американскую ширь. Правда, сначала с ним приключился небольшой конфуз. Голая Аниту так близко стояла от него и так была красива, что ему невольно пришлось сесть, изображая печеночный приступ. Который, кстати, у него иногда случался, если он переедал жаренного.
Когда стояк, одолевший его, понемногу ослаб, Джон Кейн с радостью предложил гостям угощение. Чтобы приступ не повторился, Джон все время повторял про себя, что это аборигены, они и должны быть голыми. Такой климат, чего тут ажиотажного? Ты же был на нудистском пляже в Ницце. Воспоминание о бледных, цвета медуз, телах европейцев помогло ему успокоиться и даже вызвало чувство некоторого омерзения. Для этого пришлось вспомнить самые отвратительные тела (или того типа с волосами на копчике).
Джон ходил в шортах, обнаженный по пояс. Своего тела Кейн не стеснялся. Оно было бронзовым от загара и еще довольно крепким, без лишнего жира, что он особенно ценил в мужчинах. Да и в женщинах тоже. Не любил тучных. Эстетическое чувство художника пера протестовало при виде свисающих складок жира.
Вскоре, когда он завел привычку прогуливаться по острову, и мимоходом бывал в деревне, ему уже не было нужды вспоминать европейские пляжи. Оказывается, на райских островах не только красота и молодость радует глаза, но и печалят старость и дряхлость. Вы когда-нибудь видели голой старую женщину? Нет? Ну и хорошо. Кейн был рад, что никогда не узрит Аниту в таком плачевном состоянии. Для него она всегда будет молода и прекрасна.
Отца Аниту звали Луллабай Эссмой. Он был вождем племени. Имел три жены, одна из которых была матерью Аниту. Поскольку на атолле другие племена отсутствовали, то Луллабай являлся и главой деревни Дого и всего атолла Кок. По западным понятием мэр и губернатор в одном лице.
Чтобы не затеряться в толпе голых людей, Луллабай по статусу вынужден был носить, кроме начленной трубочки (нако), каковую носят все взрослые мужчины, еще и накидку из перьев райских птиц - легкую и пеструю, а также особый головной убор. Впрочем, только когда находился при исполнении, когда принимал граждан по личным вопросам. Когда ему приходилось вершить правосудие, поскольку он по совместительству был еще и судья, то он надевал деревянную маску. Лицо судьи должно быть закрытым, чтобы никто не смог прочитать эмоции на его лице и догадаться, о чем он думает и кому отдает предпочтение. Кстати, по этой последней причине, в маске отсутствовали отверстия для глаз, чтобы не видеть, кто есть кто перед ним. Причем, чтобы судья не мог различить соплеменников по голосам, сами пострадавшие и ответчики во время заседания никогда не обращались лично к судье. А все показания давали, вернее, нашептывали, специальному человеку - готго, а тот уже излагал судье суть дела. Этим достигалась беспристрастность.
Например, готго докладывал судье, что некто украл у соседа курицу. Судья, подумав, выносил приговор: пусть некто сварит курицу и пригласит на обед всю семью соседа. Так на атолле торжествовала справедливость.
Разумеется, Луллабай Эссмой подчинялся президенту архипелага - Куллалу Манолу. Однако власть президента не была деспотической, авторитарной. В противовес ему время от времени заседали Совет Старейшин и Совет вождей, одним из членов которого был отец Аниту. То есть каждый в отдельности вождь племени повиновался президенту, а когда созывали Совет из этих вождей, то президенту приходилось давать им отчет о проделанной работе, там же рассматривали бюджет Куакуйи, проблемы экспорта и импорта и прочее в таком русле.
11
Рядом у ног его легла Аниту, все тело подставляя солнцу. Вот, подумал Джон, проверяя крючки и вновь кидая за корму леску, эта шоколадная девушка никогда не предаст и не обманет его, как это делала Джулия, как это делают все женщины, из так называемого цивилизованного мира. Совсем не то Аниту. Она будет лежать у ног его, как верная кошка, и придет по первому зову, разделит с ним горе и радость.
Джон не уставал любоваться ею. Сейчас она смотрела комикс про 'Спайдермена' и ела банан. Полные красные губы смыкались на фаллосоподном фрукте, втягивали его в рот, а белые острые зубы откусывали... Джон представил её, как она ест банан, лежа на подиуме какого-нибудь бродвейского клуба, мужики кончали бы на расстоянии от одного взгляда на нее.
Джону нравилась её привычка иногда за едой проводить розовым языком по верхней губе. У нее выходило это очень невинно и потому особенно эротично. Вряд ли Аниту знала, что этим приемом пользуются развратные женщины, нагло глядя мужчине в глаза. Нет, у Аниты, повторимся, это было все невинно, как и её обычай расхаживать по палубе обнаженной. И к тому же Аниту не имела привычку пялиться на мужчин.
Но когда Джон и Аниту бывали в Онаэгане, столице архипелага, и там посещали какой-нибудь ресторан, некоторые заезжие европейцы или американцы, истолковывали эту её процедуру неправильно. Иногда совсем ошибочно, особенно если в этот момент им удавалось перехватить карий её взгляд, случайно брошенный в зал. Тогда они наперебой, формально испросив разрешения у Джона, приглашали девушку танцевать. И тут же начинали её лапать. Аниту отстраняла нахала и шла за столик, а Джон Кейн вставал и шел бить морду наглецу.
Наглеца выносили официанты и грузили в полицейскую машину. И сержант из местных Ноно Мамун, вытирая платком пот со своего круглого коричневого лица, приносил мистеру Кейну извинения за беспокойство, словно это он, сержант Мамун, оказался нахалом и облапил Аниту. Кейн понимал, что почтительность сержанта была вызвана не его уважением к американскому гражданину, каковым являлся Джон Кейн, и даже не потому, что тот был миллионером и уж тем боле не потому, что тот был известным писателем (Мамун ничего не читал, кроме протоколов), а то, что Аниту была дочерью вождя. Простенькое такое жизненное объяснение.
Иногда выносили Джона Кейна. Тогда сержант Мамун был особенно заботлив. Однажды, выйдя из травматологического кабинета при госпитале Святого Себастьяна, Кейн наконец попросил Аниту надевать в присутственных местах не только юбку, но и какую-нибудь символическую блузку. Потому что её обнаженные груди сводят с ума похотливых западных людей.
Аниту послушалась, стала надевать белую блузку, и число инцидентов резко пошло на убыль.
