зеркале и ужаснулся. Заросшие щетиной щеки ввалились, кожа стала дряблой, приобретя нехороший, серый оттенок. Глаза, как у загнанного зверя тускло блестели, и взгляд был невыразимо тоскливым. Кейн чуть не заплакал - так ему стало жалко себя, своей ускользающей молодости. Скоро тридцатник, а он по-прежнему НОЛЬ. Ничего не значащий ноль! Писатель, опубликовавший один рассказ. Ха-ха-ха!
Собственный смех Джону показался нехорошим, предвещающий сумасшедшие. Все можно еще наверстать, с надеждой подумал он. Нужно только суметь выкроить свободное время для творчества. Но где его взять - свободное время?
И тогда он стал писать ночью, на сон оставалось часа три, или два. Это были тупые часы творчества. Он помнил, как легко ему писалось по утрам, но теперь благодатные часы были у него украдены добыванием проклятых денег. Но постепенно он привык подключаться к информационному полю Земли и в ночные часы, и даже случались настоящие озарения.
Джулия тоже заметила, как трудно приходится её мужу, и она честно попыталась устроиться на работу, хотя бы секретаршей. Многие девушки мечтали заполучить жирную секретарскую работу в какой- нибудь богатой конторе на Мэдисон-авеню. Но и тут Джулия потерпела фиаско - она не продвинулась дальше первого года обучения машинописи, а в делопроизводстве оказалась вообще тупицей. 'Я художник! - плакала она, - пошли вы к черту с вашими бумажками!'
После честной попытки устроиться на работу, Джулия со спокойной душой повела богемный образ жизни. Она целый день лежала возле телеящика, дымя 'Честерфилдом', потом вдруг вскакивала и куда-то уходила, скорее всего - на какое-нибудь сборище художников, таких же бездарей, как она сама. Иногда Джулия подползала к мольберту. Картины из-под её кистей выходили какие-то вялые. В них не было ни дерзновения, ни фантазии, ни души, ничего, на чем бы глазу захотелось остановиться, а уму поразмышлять. Какая-то дурацкая мешанина красок, подписанная не менее дурацкой фамилией - Мэйберри. В мире изобразительного искусства Джулия позиционировала себя под девичьей фамилий. Фамилию Кейн она не собиралась прославлять, считая её провальным брэндом.
Именно тогда, с замаскированной брезгливостью глядя на полотна жены, Джон проникся отвращением к абстракционизму.
- Ну, как? - спрашивала Джулия у мужа, почесывая черенком кисти у себя за ухом (привычка, которая стала раздражать Джона). На подбородке и на лбу у нее виднелись мазки засыхающей краски (Сначала эта неряшливость казалась Джону очень милой, потом тоже стала раздражать).
- А ты не пробовала работать в другом стиле?
- В каком смысле? - Джулия нахмуривалась.
- Ну, в более реалистичном, что ли...
- Реализм - искусство для бедных, - авторитетно заявила Джулия. - Недаром он так прочно укоренился в России.
Джон не стал спорить, потому что, несомненно, мысли эти жена почерпнула на одной из своих арт- тусовок.
- А я пишу для богатых, - заключила его художница.
'И эта, некогда эпатажная фраза, не её', - подумал Джон, вспомнив, что это произнес когда-то Поль Гоген, чем шокировал французский бомонд. Тогда они еще стеснялись. Теперь это кредо любого художника.
Вот и он не удержался и прикончил кое-кого на своих страницах. Пустил, так сказать, кровушку... А что в самом деле, сколько можно...
- Ну и как богатые, заметили тебя? - это был провокационный вопрос.
Джулия глубоко вздохнула. Выдох принес запах фруктовой жевательной резинки 'Джуси'.
- Заметят, - наконец зло сказала она.
- О! - Джон взглянул на часы, - уже пять пополудни. Не пора ли нам, голубушка, испить чаю?
- Джон, сколько раз я просила говорить по-нормальному?
- А я по-ненормальному разве говорю?
- Ты выражаешься как дундук из девятнадцатого века!
- О'кей, шмара. Шкандыбай на кухню, сваргань пойло чефирное, чтобы до задницы проняло. Так я нормально говорю?
Уголок рта Джулии презрительно затрепетал.
- Ты весь какой-то неестественный, - сказала она.
- То есть еще не сформировавшийся, - подсказал ей Джон, потому что в глазах Джулии читается: кажется, опять я выскочила за молокососа, что хуже всего - великовозрастного.
В конце концов он сам отправился на кухню, поставил на плиту чайник.
Все как обычно: невообразимо загаженная плита, омерзительно грязный чайник, под ним шипит голубая газовая роза, коробки от китайских блюд свалены в раковину, гудит холодильник и за кухонным окном во дворе лает соседская собака. Так проходит время. Так проходит жизнь.
Дожидаясь, пока закипит вода, Джон, набычась, смотрел на картину, висящую на противоположной стене. Эта мазня Джулии невероятно его угнетала и отбивала аппетит. Раньше, в его квартире на кухне висела репродукция Боттичелли - 'Весна'. Джулия сказала, что это дешевка и выбросила картину на помойку. А картину купила бабушка Мэрилин лет двадцать пять назад. И ему эта 'дешевка' была дорога как память о счастливых днях с родителями... Почему же он не протестовал? Почему он позволяет помыкать собой?
А может, потому, что разница в возрасте, поначалу малозаметная, сейчас существенно обнажилась. Уму уже тридцать, а ей еще только двадцать четыре. Иногда, когда поддатая и хочет секса, она называет его папочкой. Наверное, этот 'псевдоинцест' её распалял. Ну, ничего, эта ситуация с годами изменится. Когда ей стукнет тридцатник - её молодость закончится, и она уйдет на скамеечку запасных; тогда как для него тридцать шесть лет - самый расцвет мужчины.
Джулия пришла на готовое, намазала маслом тост, и замерла в ожидании, когда ей нальют чаю. Джон, разливая чай по чашкам, которые он сам с трудом отмыл, все порывался сообщить, что написал новый рассказ и отправил его на удачу в журнал 'Нью-Йоркер'. Джулия его не слушала, но ради приличия переспросила с набитым ртом:
- Какой рассказ?
- 'Дождь в Моханке', - ответил Джон.
- Почему в Моханке*?
[*курорт неподалеку от Нью-Йорка]
- Ну, если ты помнишь, там мы давным-давно провели свой медовый месяц (подарок от родителей Джулии), мы сидели на открытой террасе кафе 'Даки'...
- Ну и что? - Глаза Джулии подернулись пеленой ленивого равнодушия.
- Ну вот я все это и описал.
- Что ты мог написать, если там ничего не произошло. Ну, сидели и сидели...
- Но ведь шел дождь.
- Подумаешь, какое дело - дождь.
- Не скажи... Шел теплый летний дождь. С тентов капало. Машины разбрызгивали лужи. Мужчины закатывали брюки, а женщины шли босиком. Впрочем, прохожих они не замечали. Он и она с любовью смотрели в глаза друг другу...
- Весьма трогательно, - язвительно вставила Джулия.
- Они только что поженились и были сиюминутно счастливы.
- Вот именно, что сиюминутно, - сказала с сарказмом Джулия. - Это ты точно заметил. Но минута прошла, и счастье улетучилось.
У Джона на худых щеках заиграли желваки. Но он подавил нарождающееся бешенство и закончил спокойным голосом.
- А потом какой-то ублюдок начал стрелять из револьвера. Три пули попали ей в грудь, а две разнесли голову. Парень (он вышел из переделки абсолютно невредимым) бессмысленно смотрел в чашку, где вперемежку с остатками кофе плавали кусочки мозга его молодой жены...
