как все творческие люди, не глядя ступает на перекресток и его тут же сбивает летящий на огромной скорости 'понтиак'. Тело Питера Маршалла взлетает в воздух, растерянные ноги мелькнули сверху, и бедняга, описав гиперболическую кривую, головой влетает в капот встречной ярко-красной 'хонды'. Но этого мало, отброшенное, исковерканное тело переезжает третья машина - серебристый 'крайслер'. Его убили трижды. Тут, конечно, не последнюю роль сыграли теннисные ассоциации...
Жуткий визг тормозов, мальчик дернул за руку дядю Джона. Дядя Джон очнулся, дико выпучил глаза. У него захолонуло сердце. Если бы не реакция Оайе, быть бы им сбитыми машиной, так внезапно появившейся из-за угла улицы Хеухео.
Перед ними стоял автомобиль, длинный как дирижабль. Непроницаемые траурные окна навевали ассоциации о катафалке. Джон вдруг врубился. Это был Президентский автомобиль - восемнадцатифутовый шестидверный 'Роллс-ройс', сверкающий белым лаком.
Тонированное стекло в задней части автомобиля медленно опустилось, и Джон увидел столь же тонированное лицо президента Куакуйи. С минуту тот строго взирал на потерявшего дар речи американского писателя. Потом полные губы Куллала Манолу приоткрылись, обнажая в улыбке крупные белые зубы. В двух передних резцах сверкнули вставленные бриллианты.
- Джон Кейн, я полагаю? - сказал президент Куакуйи на чистейшем оксфордском английском (придира-доктор остался бы доволен его произношением).
- Так точно, сэр, - почему-то по-военному ответил американский писатель, стесняясь своего американского выговора.
- Куда следуете с таким рассеянным видом?
- В американское консульство. В теннис, знаете ли, договорились с доктором сыграть...
- Это с каким же доктором?
- Его зовут Генри Уилсон, он из Великобритании.
- Хорошая страна. Я там учился.
Темная физиономия президента приобрела на миг вид, какой бывает у человека, вспомнившего приятные моменты прошлого.
- Прошу вас, садитесь в машину. Я вас подвезу.
- Стоит ли беспокоиться?.. то есть... простите... Ну, хорошо.
- Вот и славно, - сверкнул бриллиантами Куллал Манолу.
Пока Кейн лихорадочно соображал, в какую из шести дверей ему залезть, из машины выскочил быстрый черный человек. И вот перед Джоном открыли вход. Ливрейный лакей придержал дверцу. Да, это был лакей и именно ливрейный. Президент все-таки сидел в машине. Ему положено по статусу.
Куллал Манолу нажал кнопку на дверце, и стекло медленно поехало вверх. Огромная машина тронулась с плавностью отходящего поезда. Джона устроили напротив президента. Сидения оказались столь мягкими, что можно было в них утонуть. Джон проследил, чтобы мальчик не залазил с ногами и не испачкал дорогую кожу. Оайе, однако, вел себя прилично. Сидел прямо и во все глаза смотрел на своего президента.
В салоне сладко пахло цветами и не удивительно, их здесь везде было столько, что Джон невольно повел глазами, ища гроб. Гроба не было, зато далеко впереди, спиной к движению, сидели два черных человека с каменными лицами. На глазах у них были совершенно непроницаемые зеркальные очки. Тонтон- макуты, назвал их про себя Джон. В шутку, конечно, потому что Куллал Манолу в зверствах замечен не был. Все-таки он либерал. Даже по западным меркам.
Отдышавшись, Джон почувствовал, что в машине довольно холодно. Тихо шипел эр кондишн. Джон зябко повел плечами в рубашке с короткими рукавами. Президент же был одет подобающе: в светло- зеленую сорочку в мелкую полосочку, черный европейский костюм. На нем была даже ярко-малиновая жилетка и лимонного цвета галстук. В Нью-Йорке в таком наряде выступают комики в ресторанах. Но здесь было все как-то уместно, просто люди жарких стран любят яркие цвета.
- Как тебя зовут? - спросил президент своего несовершеннолетнего гражданина.
- Оайе, сэр!
- Это ваш мальчик? - президент, блеснув белками, перевел агатовый взгляд на американца.
- Нет. То есть, да, то есть... видите ли, у меня с его сестрой некоторые отношения, то есть ничего предосудительного... Мы даже хотим пожениться... А мальчик - сын Луллабая Эссмоя, вождя атолла Кок.
- Ах, Луллабая!.. - обрадовался Куллал Манолу. - Хороший мальчик.
Президент неожиданно подался вперед и длинными пальцами пианиста потрепал Оайе по щеке. Джон подумал, что этот характерный жест - некий шаблон для всех Отцов наций (сразу вспомнились кадры старой трофейной кинохроники, где Гитлер обходит выстроившихся мальчиков из гитлерюгенда. Смотрит своими крысиными глазками из-под блестящего козырька фуражки, держа руки возле мошонки. Усы топорщатся. И вот он треплет за щеку обалделого от счастья ребенка. Идет дальше, опять треплет...).
- Что пишите новенького? - вопрос адресовался, разумеется, писателю.
- Как вам сказать?.. - Джон зябко стал растирать, выступившую на руках 'гусиную кожу'. - Из сюжетной прозы - практически ничего. Материал еще не накопился. А для себя... Так... в некотором роде мемуары...
- Хо! А не рановато ли приступать к Curriculum vitae*?
[*жизнеописание (лат.)]
- Все под Богом ходим... И потом, это не спрашивает. Само как-то выходит. (Боже! До чего же я косноязычно говорю! - обругал себя Джон. - Что такое 'это'? фразу не можешь составить как следует. Где ум? Где талант? Вот так всегда, когда хочешь произвести впечатление, тебя охватывает умственная импотенция. К тому же, этот жуткий холод действует на нервы).
Джон заметил, что его трясет как в лихорадке. Он дрожит той жалкой мелкой дрожью крошечного той-терьера, которых носят на руках чувствительные дамочки.
- Да, это вы верно подметили, - отозвался президент. - Все само собой всегда выходит. Иногда планируешь, планируешь, а оно все прахом идет. А бывает и наоборот: ничего не планируешь - и раз! Такая удача. Разве мог я подумать еще пару минут назад, что буду беседовать тет-а-тет с самим Джоном Кейном, писателем с мировым именем?!
- Так уж и с мировым... Вы преувеличиваете, монсеньор.
- Давайте без чинов. Зовите меня просто Куллал... или, еще лучше, Кулла.
- Ну, это, знаете ли, слишком фамильярно будет.
Это будет по-американски, ведь вы так привыкли. Своего президента называете по имени.
- Ну, не всем это позволено... А вы, что, любите американцев?
- Терпеть их не могу... Ох, пардон, за некоторым исключением. Вы - такое приятное исключение.
- Спасибо... Кулла.
- Молодец! Давай за это выпьем. Ты, я вижу, совсем замерз - зубами дробь выбиваешь. Вы, белые, такие изнеженные...
Президент нажал другую кнопку. Открылся зеркальный бар. Из множества разнокалиберных бутылок Куллал выбрал квадратную в сечении, цвета крепкого чая.
- Виски 'Чивас регал', - пояснил президент, собственноручно разливая в бокалы сгущенный солнечный свет. Восемнадцатилетней выдержки. Мне его присылает Фидель...
- Тот самый? - спросил Джон, принимая бокал.
- Угу. Ну... за близкое знакомство.
Они осторожно чокнулись и пригубили. Виски было превосходным. Машина президента шла так плавно, словно плыла по воздуху, что можно было не опасаться, плеснуть себе на одежду. По телу Джона прокатилась приятная теплая волна, холод отступал. Невольно он расслабился.
- Пейте, пейте, - поощрил его президент.
- За ваше здоровье, - поднял бокал Джон. - И за здоровье Фиделя Кастро. Кстати, как у него со здоровьем?
- Не важно у него со здоровьем. Годы дают о себе знать... но скрипит помаленьку...
('Твой последний роман продается со страшным скрипом', - услышал Джон голос Мэйбл.)