Осмотрев горизонт и не увидев ничего, кроме густого снежного заряда, мы всплыли. Теперь можно было обстоятельнее разобраться в происшедшем. Несомненно, мы задели кормой мину, хотя перед взрывом никто и не слышал скрежета минрепа
о корпус. Даже замеченные с первого взгляда разрушения были велики. Рубочный люк перекосился. Верхнюю крышку кормового люка сорвало напрочь и отсек не затопило лишь благодаря тому, что нижняя крышка выдержала давление воды. Верхняя палуба оказалась гофрированной. Барбет кормовой пушки искорежило. Радиопередатчик в центральном посту сдвинуло с места, и он оказался всерьез выведенным из строя. Отказал гирокомпас.Немедленно были пущены помпы на осушение седьмого отсека. Вслед за ними заработал и турбонасос. Там под руководством командира отсека старшины группы торпедистов Дряпиков а шла отчаянная борьба с водой. Руководимые Дряпиковым краснофлотцы Качура, Митин, Жаворонков, Новиков и Февралев работали виртуозно и самоотверженно. Они на ощупь отыскали пробоины и принялись заделывать их. Кроме штатных средств борьбы за живучесть в ход пошли шапки, сапоги, ватники. Там, где было возможно, закрывали пробоину телом, пока товарищи не приходили на помощь.
Умение и мужество этих моряков отнюдь не носили характера исключительности. Это были естественные результаты планомерной подготовки. Ведь еще до войны на лодках проводились многочисленные тренировки по борьбе с пожарами и заделке пробоин. В отсеках вырубали свет, пускали под давлением воду, жгли дымовые шашки, создавая обстановку мало отличную от той, что может возникнуть в результате настоящих повреждений, полученных в бою. Борьба за живучесть входила в состав каждой курсовой задачи по боевой подготовке.
Это, конечно, не только вырабатывало у моряков определенные навыки, но и готовило их психологически к трудным испытаниям: они обретали способность побеждать в себе страх перед хлещущей в темноте водой и жарким дыханием пламени. Тренировки по борьбе за живучесть не прекращались и с наступлением войны. На бригаде был оборудован специальный бассейн и учебный отсек, в котором можно было как угодно имитировать пробоины, пуская воду под любым давлением.
Такая подготовка плюс отличное знание своего корабля и вооружали подводников качествами, без которых во время тяжелой аварии не спасти ни лодку, ни себя. Эти качества проявил, например, замечательный экипаж «Д-3» в своем последнем мартовском походе, когда вражеская бомбежка нанесла прочному корпусу «старушки» серьезнейшие повреждения. Лодка вернулась домой только потому, что подводники сумели преградить путь воде, не дали ей ворваться в отсеки.
Вот и сейчас Дряпиков и возглавляемые им моряки не просчитались ни в чем. Они вовремя задраили дверь, вовремя пустили воздух высокого давления, чтобы уравнять напор забортной воды, вовремя заделали пробоины, проявив находчивость и сметку. Да и все остальные действия экипажа по борьбе за живучесть были правильны от начала до конца. Это, собственно, и спасло лодку.
Спасло, но надолго ли? Сквозь стремительно летящий снег неподалеку виднелся мыс, на котором, как мы знали из разведданных, находится наблюдательный пост и артиллерийская батарея. А мы в таком состоянии, которое исключает возможность погружаться. Сумеем ли мы дать лодке ход — пока неизвестно. И если не сегодня, то завтра утром, мы как на ладошке предстанем перед врагом во всей своей беспомощности. А не удастся починить радиостанцию, то и помощи запросить мы не сумеем.
К нашему счастью, снежный заряд не прекращался до наступления короткой апрельской ночи. Но к 23 часам окончательно подтвердились наши худшие опасения относительно способности лодки самостоятельно передвигаться. Выяснилось, что гребные валы у нас лишились винтов. Однако не прошли даром героические усилия радистов Рыбина и Свиньина. В 23.20 передатчик заработал, и я отправил в адрес командующего флотом радиограмму: «Подорвался на мине, хода не имею, погружаться не могу, широта… долгота…»
А между тем штурман Маринкин доложил, что нас хотя и медленно, со скоростью полутора узлов, но верно относит течением к берегу. Дело приняло совсем дрянной оборот. И тут, как часто бывает в безвыходных положениях, вдруг обнаружился выход, на первый взгляд смешной до нелепости, но по здравому рассуждению не лишенный практического смысла. Ведь мы же моряки, черт возьми, а раз так, то почему бы нам не попробовать искони морской способ передвижения по воде — под парусом?! Сшить его можно из дизельных чехлов, а перископ заменит мачту.
— Ну как? — не очень уверенно спросил я у Видяева и Каутского, посвятив их в этот несколько экстравагантный замысел. Глаза у обоих загорелись:
— Здорово! Мы уже об этом думали, товарищ комдив. Нам ведь, главное, хотя бы на десяток миль от берега оторваться. А там что-нибудь еще придумаем.
— Ну что ж, действуйте.
Трудно, конечно, было заранее сказать, что из этого получится. Будет ли работать импровизированный парус? Достаточной ли окажется его площадь, чтобы сдвинуть лодку с места, поборов течение? Никакие расчеты помочь нам не могли. Только сама попытка могла дать окончательный ответ. Так почему же не попытаться?
К часу ночи парус был готов. С помощью самодельного рейка
мы подняли его на перископе. Перископ и парус! Совершенная оптическая система, прибор двадцатого века выполнял роль простой деревянной мачты для крепления грубого холщового полотнища — судового движителя, известного с древнейших времен. Как ни противоестественно было такое сочетание, оно дало результат. Парус напрягся, и лодка двинулась от берега, влекомая попутным ветром.Хоть и медленно было наше движение, лаг начал отсчитывать мили. Магнитный компас показывал курс 350 градусов. Восторг был всеобщий и полный. В пятом часу утра от командующего пришла радиограмма. Он сообщал, что на помощь нам направляется «К-22», находящаяся на соседней позиции. Это еще больше подняло настроение.
Через час наше необычное путешествие пришлось приостановить. Ветер стих, видимость улучшилась, вдали четко вырисовывались очертания мысов Нордкап и Хельнес. Стало быть, и парус оттуда просматривался прекрасно. Пришлось спустить его.
Теперь парус вызывал величайшее уважение. Как-никак, а мы прошли под ним девять миль. Это было как раз то расстояние, которое давало нам шанс не быть сразу обнаруженными врагом.
Вскоре от командующего флотом пришла еще одна радиограмма, подтверждающая и дополняющая первую: «Подводной лодке «К-22» приказано следовать с позиции к вам на помощь. В случае невозможности спасти лодку, спасайте людей, лодку уничтожьте».
С половины седьмого до девяти снова шли под парусом: сыпал снег, дул ветер. Правда, продвинулись мы немного, ветер-то был слабый, балла в два. Снова развиднелось и снова пришлось убрать парус. Для большей скрытности заполнили главный балласт, и палуба теперь едва возвышалась над водой.
А на лодке шла размеренная деятельная жизнь. Дизелисты и электрики зарядили аккумуляторные батареи, трюмные пополнили запас воздуха высокого давления. В отсеках началась приборка. Видяев с Каутским поддерживают обычный, повседневный порядок, чтобы не подчеркивать исключительности создавшегося положения, застроить людей на спокойный деловой лад, отвлечь их от размышлений относительно возможного финала нашей парусной прогулки.
Между прочим, окончиться она может всяко. Как только перестает работать парус, течение неумолимо, по полторы мили за каждый час, сносит нас в сторону чужого берега. Что произойдет раньше: приведет ли Виктор Котельников «К-22» нам на выручку, или немцы обнаружат нас и учинят расправу, — сказать трудно. Во всяком случае, надо быть готовым к худшему, И поэтому у обеих пушек поставлены артрасчеты: мы не собираемся сдаваться без боя. Артиллерийский погреб подготовлен к взрыву: мы не собираемся сдаваться, даже если все средства к сопротивлению окажутся исчерпаны. Каутскому поручено в случае необходимости взрывать погреб, командиру БЧ-2–3 Дыбе — одну из носовых торпед.
Все эти приготовления проведены так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но моряки, как всегда бывает в таких случаях, каким-то верхним чутьем догадываются о них. И военком Афанасьев докладывает, что люди вполне спокойно обсуждают возможность нашей встречи с врагом и ее вероятный исход. Мнение у всех единодушное: лучше погибнуть, чем сдаться в плен.
Видяев, как узнал я потом, потихоньку вручил старшине радистов Рыбину записку с пометкой: «Передайте по радио, когда я прикажу». В ней было всего четыре слова: «Погибаю, но не сдаюсь».
Лодку по-прежнему дрейфует к берегу. Приборка окончена. Видяев приказал начать чистку и
