фронтовых госпиталях.
Эшелон переформировали, и отряд моряков двинулся дальше. Медленной тогда была езда по России! Из Мурманска отряд торопились отправить в июле, а сейчас уже август был в разгаре. Гремела битва на волжских берегах. И матросы надеялись, что их повезут именно туда, на самый горячий боевой участок. Но эшелон прибыл в Поти. Здесь началось распределение.
Богданов попал служить в 416-й морской гвардейский минометный полк. Часть эта состояла из боевых машин, ласковое название которых было привычным для слуха подводника — «катюши». В народе это название закрепилось за реактивными минометами куда прочнее, чем за крейсерскими подводными лодками, о существовании которых очень многие люди даже и не подозревали. А сухопутные «катюши» гремели и в прямом и в переносном смысле — о них знал каждый мальчишка.
Командовал полком бывший старший артиллерист линкора «Марат» капитан 2 ранга Москвин. Полк уже снискал себе добрую славу в боях под Москвой. Сражаться в его рядах было лестно. И Богданов старался высоко держать честь подводника-североморца.
Гвардейцы замечательно воевали в Кавказских предгорьях. Полк внес заметную лепту в победы Приморской армии. Перед строем, в котором вместе со всеми стоял и Богданов, командующий армией Петров расцеловал Москвина и сказал, что если бы мог, то так же вот поцеловал каждого моряка.
Когда в ноябре 1943 года гитлеровцев изгнали с Таманского полуострова, служба вновь привела Богданова на море. Он оказался мотористом на тральщике Керченской военно-морской базы. Но поплавать ему пришлось недолго, всего три месяца. Тральщик подорвался на мине. В отличие от «Щ-421» маленький кораблик затонул немедленно. Моториста подобрали из воды тяжело раненным, потерявшим сознание.
Полгода провел Богданов в госпиталях. Службу свою он закончил в Николаеве, в роте по ремонту кораблей.
— А кортик, что подарил мне Лунин, я пронес через всю войну, — завершил свой рассказ Михаил Васильевич.
Передо мной сидел солидный глава семейства, отец четырех детей, строитель домов для шахтеров. А мне виделся молодой, расторопный краснофлотец Миша Богданов, каким знал я его много лет назад, — готовый идти туда, где он всего нужнее, стоять насмерть там, где ему прикажут. Таким, видно, он остался и по сегодняшний день.
В общем-то обыкновенная для человека его поколения судьба. А ведь из таких судеб слагалась военная биография нашего великого народа-победителя.
Прощайте, друзья
Апрель мне запомнился проводами.
В день вручения подводникам наград уходила в море «Щ-401». Отчетливо врезалась в память обычная предпоходная суета. Торопился закончить предварительную прокладку штурман Паушкин. Быстро прошагал на лодку комиссар Вересовой с какими-то брошюрами и книгами под мышкой. Вот кок Горностаев понес из базовой мастерской камбузные принадлежности, побывавшие в ремонте.
Этот разбитной москвич — лучший кок дивизиона. Специальность кока очень почитаема у подводников. Он должен обладать и кулинарным мастерством и изобретательностью, чтобы каждый день на протяжении нескольких недель готовить из консервов и концентратов вкусные обеды и завтраки. Невкусная пища просто не полезет людям в глотку — ведь в походе они ведут малоподвижный образ жизни и даже свежего воздуха им часто недостает. Кок должен быть и очень вынослив. Все матросы несут трехсменную вахту. А он один. Он не имеет права укачаться, занемочь. Наконец, кок наравне со всеми подводниками должен с закрытыми глазами свободно ориентироваться на лодке, отлично знать свой отсек. В бою он наравне со всеми борется за живучесть корабля, имея дело не с электрической плитой, а с аварийным инструментом, клапанами и кингстонами.
Именно таким коком и был Горностаев — аккуратный, подтянутый матрос.
Ко мне подходит Аркадий Ефимович Моисеев:
— Товарищ комдив, доктор Фирсова в лазарет уложил. Кем заменять будем?
Фарсов — помощник командира. Ему, конечно, нужна замена. Без старпома командиру в море не обойтись. Прикидываю, кого же послать с Моисеевым. Пожалуй, кроме дивизионного штурмана, некого. Останавливаю пробегающего мимо матроса:
— Найдите старшего лейтенанта Ковалева и передайте, чтобы пришел ко мне.
Честно говоря, жаль мне посылать Бориса в море — не отдохнул он еще как следует. Всего шесть дней назад вернулся он из похода на «Щ-404» с Владимиром Ивановым. Досталось им крепко. Вражеские корабли загнали лодку на грунт и отчаянно бомбили. Все плафоны и лампочки разлетелись вдребезги. Но Иванов сумел прямо-таки на брюхе выползти из-под носа у противника и удрать. Потопили в этом походе два транспорта. А могли бы и три. Но в последней атаке из-за возмутительной халатности минера Синякова торпедные аппараты не сработали… В общем и для Ковалева этот поход был ой каким нелегким. Но, кроме него, послать с Моисеевым некого.
Ковалев является бодрый, в хорошем настроении. Выслушав приказ, коротко отвечает: «Есть!» — и тут же приступает к исполнению обязанностей помощника.
Но вот все тревога и хлопоты позади. Как всегда, с приготовлениями уложились к назначенному сроку.
И «Щ-401» под приветственные возгласы провожающих плавно отходит от пирса. Отходит в неведомое…
А вскоре — еще одни проводы. Уходит в море Керим. Совсем недавно вернулся он из плавания с Луниным. В этом походе он участвовал в потоплении крупного транспорта. Если посчитать, сколько дней в море провел он с начала войны, то получится что-то около четырех месяцев.
Сейчас он собирается выходить на «К-23» с Леонидом Степановичем Потаповым. Как всегда, с Гаджиевым идет и его дивизионный штурман капитан-лейтенант Васильев, прозванный в обиходе Кузьмичом. Он — верный спутник комдива во всех его плаваниях.
Около причала мне повстречался батальонный комиссар Галкин, весело-озабоченный, с чемоданчиком в руке.
— Далеко ли собрались, Дмитрий Михайлович? — полюбопытствовал я.
— На «двадцать третью», — остановился Галкин.
— Представителем политуправления на поход?
— Нет, Иван Александрович, насовсем. Назначен комиссаром.
— Что так?
— Да вот появилась такая возможность. А я и рад. На лодке, знаете, мне лучше. К людям ближе.
Это было сказано вполне искренне. Я знаю Галкина года четыре, подолгу бывал с ним в море. Он мне много рассказывал о себе.
Родился Дмитрий Михайлович в Западной Белоруссии. Ему исполнилось двенадцать лет, когда в родные места ворвалась война. С запада наступали войска кайзера Вильгельма, и село, где жила семья Галкиных, оказалось в прифронтовой полосе. Вместе с отступавшими русскими солдатами на восток двинулись беженцы, спасая себя и свой жалкий скарб. Среди них были и Галкины.
Пылали деревни. Неподалеку рвались снаряды. Дымился пылью большак. Мычала, блеяла, ржала перепуганная скотина. На одном из поворотов дороги корова Галкиных метнулась в сторону и затрусила по полю. «Матерь божья! — охнула мать. — Дмитрусь, что же ты смотришь?» И мальчик бросился вслед за коровой.
Он уже подбегал к буренке, как вдруг случилось непостижимое. Невысоко над головой, отчаянно тарахтя, возникло крылатое чудище. Оно само, как живое, летело по небу! Мальчишка задрал голову и, зачарованный, смотрел на диковинную машину. Когда она скрылась из глаз, коровы и след простыл. А родителей уже давно унес людской поток. Мальчик горько заплакал.
Потерявшегося хлопчика подобрали бородатые солдаты. «Поедешь, малец, с нами в Россию, —
