оперативная машина на месте стоит, не отъезжает…
Автобус трясся, неохотно отползая от остановки, и вообще всем своим видом давал знать, насколько опротивела ему эта работа и вообще реальность. Или это настроение водителя передавалось машине?
– Ящерка, Лешик… – Юля смотрела в грязное стекло. – Не зря бегала, выходит…
– Замолчи, – коротко бросил Чекалов, чувствуя, как все переворачивается внутри от холодной справедливости этих слов. Надо было колом встать, в дверях растопыриться, но оставить Володьку ночевать… Убедить, уговорить, не так уж это и трудно… не знаю, ноги ему переломать… да хоть бы и с Юлькой положить, один раз бы стерпел, но был бы жив, ведь был бы он сейчас жив!!!
Дома было тихо, только чуть слышно бормотало настенное радио. Жена взялась перемывать посуду, и он знал, отчего – Алексея тоже успокаивало это занятие. Взгляд блуждал по кухне и вдруг наткнулся на полупустую бутыль с яркой наклейкой. Рядом стояла недопитая рюмка на длинной ножке.
Юля расплакалась сразу, будто прорвало плотину. Чекалов обхватил ее, прижал к груди, и она охотно приняла его сочувствие, прижавшись, словно котенок.
– Ну все, ну все… Ну все уже, ну… – бормотал он, гладя жену по голове и плечам, целуя куда попало, и рыдания стихали, сменяясь короткими всхлипами.
– Ладно, Лешик… Давай завтракать… – успокоившись, вздохнула Юля. – Пора…
– Я не хочу, – Алексей даже удивился. Как в такой момент вообще можно думать о еде?
– Хочешь, не хочешь, а надо, – ее глаза мудры и печальны. – Поминки придуманы не зря, Лешик. Уж ты мне поверь, как профессионалу.
Еда, судя по первым глоткам, казалась картонной, но уже спустя пару минут, равномерно и монотонно жуя, Чекалов обнаружил, что острая, неизбывная тоска вроде как немного слабеет. Притупляется, что ли… Выходит, права Юлька. Профессионал… И хотя случай для научных изысканий вроде как был вовсе неподходящий, внутри заворочался ученый-исследователь. Отчего так?..
– Отчего так? – Алексей даже не заметил, что говорит вслух.
– В смысле? Легче? – проницательно спросила супруга, глядя из-под мохнатых ресниц.
– Ну… да, в общем. Отчего?
Юля вздохнула, переправила в мойку опустевшую тарелку.
– Я бы могла тебе рассказать… Но сейчас?..
– В том числе и сейчас, – неожиданно жестко сказал Чекалов. – Смотреть пустым взглядом в стену и страдать… Володька бы не одобрил. Ученый должен мыслить. Теперь мне придется делать это за двоих.
Пауза.
– Как скажешь, муж мой… О чем мы, то бишь? Да… Прием пищи, это одна из важнейших и древнейших функций любого живого организма. Основополагающая, можно сказать. Важнее может быть лишь инстинкт продолжения рода, и то не всегда. Прием пищи влияет на мозговые центры в древней подкорке. Эти сигналы забивают сигналы более высокоорганизованных, молодых отделов больших полушарий, ответственных за тонкую душевную организацию. Если совсем упрощать, глубоко страдать и в то же время жевать невозможно. Вот так примерно. Нужно глубже?
– Пока достаточно, – вздохнул Алексей. – Спасибо, Юльчик, сыт я. Посуда на мне сегодня. А на тебе разговор… с родителями Володькиными. Сможешь?
– Придется, – без улыбки ответила Юля.
Вода из крана с шипением била в тарелку – он нарочно сделал погорячее, чтобы почти ошпаривало руки, отвлекая… В комнате было слышно, как Юля разговаривает с телефонисткой, заказывая разговор с деревней, куда уехали Володькины старики, оставив сыну московскую квартиру… Чекалов скрипнул зубами. Да, и в этом тоже часть его вины. Ведь знал же, видел, что из себя представляет Карина. Высокая, яркая, стройная… тьфу! Такие дамы любят победителей. И, по большому счету, вообще любить не способны, искренне обожая только себя. Мужчинам они предоставляют право… Он криво усмехнулся. Цена-то любой такой красивой-яркой – десять долларов в час, и если дама не согласна, следует просто выбрать другую. Как мог Володька купиться? Вопрос, однако… что есть красота? И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде? Уж это кому как… Володьке вот достался пустой сосуд, со змеей внутри… Это ему, Чекалову, сказочно повезло…
В комнате вновь заговорила Юлька – похоже, дали соединение… Надо бы подойти, поговорить с дядей Сережей… нет. Нет. На похоронах встретиться, это ладно еще…
– Леша, иди сюда! На, поговори с дядей Сережей!
Дверь аптеки отворилась со стеклянным, мелодичным перезвоном. Чекалов мельком глянул на настенные часы – шесть минут до закрытия, успел…
– Доброго окончания рабочего дня, девчата.
– О, кто к нам пришел!
– Ох, рано встает охрана!
В аптеке к концу рабочего дня было малолюдно. Какая-то бабулька, старательно укладывающая в недра клеенчатой хозяйственной сумки времен товарища Сталина многочисленные упаковки лекарств, поджав губы, исподлобья глянула на Чекалова. Очевидно, по мнению старушки, такому парню следовало валить лес в Сибири, а не кормиться возле аптеки… все они тут собрались, паразиты, норовящие урвать кусок от ее, бабулькиной, кровно заработанной пенсии… Следующий за бабулькой клиент, костлявый мужичок с явными признаками алкогольной абстиненции, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, то и дело поглядывая на часы. Более посетителей не имелось.
– Вам что?
– Два по сто настойки пустырника! – фраза была сказана таким тоном, что поневоле ожидалось продолжение: «… в один стакан!»
Дождавшись, пока отоварившийся клиент покинет аптеку, заведующая подошла к двери и вывесила на стекле табличку «Закрыто».
– Однако, что это инкасса не едет, давно пора… Ага, вот они, легки на помине!
Алексею с какого-то момента казалось, что он раздвоился. Одна часть, грубо-телесная, разговаривала, отвечала на вопросы и даже сама задавала их… Ехала куда-то на автобусе, считала на калькуляторе расходы на погребение, звонила в похоронную контору… На почту сбегать успела, кстати, чтобы получить телеграмму-подтверждение, дающее гражданину Чекалову А. Б. право организации похорон. За неимением в деревне, где жили родители Володьки, других официальных лиц телеграмма была заверена каким-то председателем сельсовета, удивительным образом сохранившегося со времен СССР, но этого, по идее, должно хватить… И сейчас эта грубо-телесная оболочка продолжала разговаривать, обмениваться приветствиями с прибывшими за выручкой парнями-инкассаторами и репликами с девчатами-аптекаршами… Вторая же часть, невидимая для посторонних, стояла рядом, отстраненно и безучастно наблюдая за происходящим, и страдала от холода… Может ли ощущать холод несуществующая для грубых материалистов душа? Да еще как может…
– Что с тобой сегодня, Алексей? – наконец-то заметила неладное заведующая.
– Друга у меня сегодня убили, Людмила Павловна, – ровным, неестественно спокойным голосом произнес Чекалов. – Просто так, ни за что… Пьяный сосед ножом пырнул, и точка. А мы с ним всю жизнь… со школы… Вот такие дела.
– Да… – на лице женщины изобразилось сочувствие, для грубо-телесной оболочки Чекалова вполне убедительное. Но второй, невидимый Чекалов, стоящий рядом, отчетливо ощущал – обычное мимолетное чувство. Которое будет смыто уже через пять минут, когда Людмила Павловна полезет в переполненный автобус. И обижаться на это бессмысленно, как на климат средней полосы России за то, что тут имеет место быть холодная зима… Смерть человека – горе для близких. Для самых близких, тех, кому он врос в душу, и теперь из той души выдран с кровью. Для всех остальных это статистика.
– Дать тебе эливел, Леша? – заведующая, проводив инкассаторов, запирала шкафы с препаратами. – От депрессии помогает.
– Спасибо, Людмила Павловна, – чуть улыбнулся Чекалов. – Я как-нибудь сам.
– Ну смотри… Водку только не пей, от этого только горше потом.
– Водку точно не буду, – пообещал Алексей, вновь сумев чуть улыбнуться.
Проверив сигнализацию, он распрощался с аптекаршами и наконец остался один. Постояв у окна, сел на
