вглядываться в утреннюю дымку, стелившуюся над лениво катившей свои воды Эльбой. Среди стоявших на якоре «купцов» и китобойцев он не обнаружил своей «Морской девы» и продолжал упорно таращить глаза на реку, пока не заметил ниже по течению у самого берега корпус судна без мачт, с борта которого свешивались обрывки такелажа. По формам галиона он узнал свой корабль.
Спрекельсен сполз с бочки и побежал вдоль берега по направлению к
«Морской деве», крича и махая руками. С судна его заметили, и капитан послал к берегу шлюпку. Едва вскарабкавшись по трапу на палубу, Спрекельсен вознамерился, было, помчаться на полуют, в капитанскую каюту, — но не обнаружил полуюта. Вместо него на корме судна зияла черная обгорелая дыра, в ее недрах виднелась главная палуба с шестью пушками, которые, казалось, стыдливо съежились под испепеляющим взглядом судовладельца, словно чувствуя свою вину за то, что не сумели ответить голландцу. Над пушками мерно ходил из стороны в сторону, от правого борта к левому и обратно, длинный рупмель, и это движение выглядело, как успокаивающий жест. Но Спрекельсена теперь не так-то легко было успокоить — он набросился на капитана Юргена Тамма:
— Так! В таком вот виде предстает передо мной мой прекрасный корабль!
А вы? Вы делаете вид, будто речь идет о потере нескольких дырок из головы голландского сыра.
Юрген Тамм на это достаточно недвусмысленно отвечал, что если бы дело обстояло именно так, как представляет его господин судовладелец, то от корабля не осталось бы ни кусочка обшивки, а от груза в его трюме — ни одного тюка, ни одного мешка пшеницы. Лишь благодаря его, капитана, хладнокровию да смелости и решительности команды «Морская дева» осталась на плаву, а груз и вовсе не пострадал. Когда от зажигательных ядер голландца вспыхнул такелаж, капитан «Морской девы» приказал рубить с наветренной стороны ванты и пардуны, а затем и мачты, так что ветер перебросил горящий такелаж через борт в воду. И только с бизань-мачты пламя успело перекинуться на ют, потому что не хватало людей, чтобы сбить огонь.
Но в конце концов им удалось потушить и пожар.
— Это была ваша обязанность, господин Тамм, — отпарировал старый Спрекельсен. — Отчего же вы не стали стрелять по этим негодяям из пушек, а?
Между тем вокруг судовладельца и капитана собралась команда «Морской девы». Услышав последние слова Спрекельсена, вперед шагнул парусный мастер:
— Стрелять из пушек было невозможно, — ответил он за всех. — Однако прежде чем мы начнем говорить о других делах, как насчет нашего жалованья, хозяин?
Вопрос этот тревожил всю команду: морякам надо было думать о семьях, так как из плавания в Англию ничего не вышло, а отремонтировать корабль удастся в лучшем случае только к зиме.
— Жалованье, говорите? Разве вы не получили половину вперед? И разве не было уговора, что вторую половину все получат после возвращения из плавания? Да я теперь с полным основанием могут потребовать от вас вернуть выплаченные деньги.
— С вас станется, господин Спрекельсен, можно не сомневаться, — проговорил парусный мастер. — Но у меня есть одна мыслишка, как нам всем выпутаться из этой беды.
— Да? Интересно было бы узнать, — язвительно проскрипел судовладелец.
— В альстерской гавани все еще стоит старый «Мерсвин» Берента Карфангера, — начал парусный мастер, — правда, без такелажа, но его можно быстро восстановить, использовав остатки такелажа «Морской девы». Если господин Спрекельсен соблаговолит договориться с капитаном Карфангером, то мы могли бы доставить товар в Лондон на «Мерсвине» — для плавания в Англию корабль еще сгодится. А это значит, что команда получит жалованье сполна, а вы не понесете больших убытков. В этом году Лондон жестоко пострадал от страшного пожара, там будут рады каждому кораблю, который привезет одежду и продукты.
Спрекельсен обещал подумать. Затем он потребовал еще раз подробно описать ему, как все произошло. Не мог же голландский капер принять их за англичан!
Гамбургский флаг на кормовом флагштоке «Морской девы» в момент нападения был поднят и развевался на ветру так же, как и флаги на топах мачт, среди которых был и синий прощальный. Расстояние до голландца составляло не более трех корпусов корабля. Юрген Тамм, боцман и парусный мастер узнали капитана голландского фрегата, который так осмотрительно обстрелял зажигательными ядрами паруса «Морской девы» — явно с целью причинить вред только кораблю Захариаса Спрекельсена, и чтобы при этом не пострадал никто из команды. Да что там — вся команда «Морской девы» знала, кто стоял на квартердеке голландского фрегата, но ни один не проговорился об этом судовладельцу, всех их — от капитана до мальчишки юнги
— связывал уговор. Некоторые поначалу даже отказывались спасать груз и корабль, настолько они ненавидели скаредного судовладельца. И лишь когда Юрген Тамм воззвал к их благоразумию и убедил их, что вместе с кораблем они потеряют работу и кусок хлеба, они присоединились к остальным. А теперь вдруг все оборачивалось по-иному. Хотя им и удалось, насколько возможно, спасти судно и груз, все же плавание в Англию и их жалованье пока что оставались для всех под вопросом.
В глубине души Юрген Тамм подозревал, что Спрекельсен догадывается о том, кто поджег его корабль, ибо ему конечно же было известно, что Михель Шредер поступил на службу к голландцам. Но будет ли команда держать язык за зубами, если старый хрыч начнет соблазнять людей деньгами? Зачем он тогда оставляет их в неведении насчет жалованья? И кто из этих бедняков, рискующих жизнью за нищенскую плату, устоит перед искушением продать свою тайну за звонкую монету?
Тем временем на палубе «Морской девы» появились господа из адмиралтейства в лице Клауса Кольбранда, Берента Карфангера, секретаря Шредера, а вместе с ними и ратссекретариус Хинрих Шретеринг и Дитрих Фасмер, представитель купеческой гильдии. Кольбранд, Карфангер и Шредер высоко оценили поведение капитана и команды и их попытку спасти горящий корабль.
Юрген Тамм тут же задал вопрос, не полагается ли команде за это соответствующее вознаграждение со стороны фрахтовщиков и судовладельца?
Спрекельсен немедленно принялся протестовать, однако представители адмиралтейства, посовещавшись, признали за командой безоговорочное право на получение такого вознаграждения.
— Если людям отказать в этом, — подчеркнул Берент Карфангер, — то капитанам и судовладельцам нечего удивляться, когда в другой раз в минуту опасности команда не пошевелит и пальцем. А с чего начинаются все мятежи? Господин Спрекельсен, советую вам подумать хорошенько, какое принять решение, в противном случае придется вмешаться адмиралтейскому суду.
— Вы мне грозите, господин Карфангер?
— Ну что вы. Всего лишь даю хороший совет, причем для вашего же блага.
— А мой корабль, мой славный корабль? — заскулил Спрекельсен. — Посмотрите только, что с ним сделали! Кто мне уплатит за все это?
Ратссекретариус Шретеринг, уже направившийся было к трапу, обернулся и спросил судовладельца:
— Может быть, вы думаете, что из-за вашего корабля город объявит войну генеральным штатам? Конечно, мы заявим протест и возможно голландцы хоть частично возместят убыток. Мы оценим понесенные вами потери, господин Спрекельсен.
Рихард Шредер тоже собрался уходить, но тут его остановил Юрген Тамм:
— Одну минуту, господин Шредер, я хочу поговорить о вашем брате.
— Пожалуйста, господин Тамм, — отвечал секретарь адмиралтейства, — только вам нечего скрывать от господина Карфангера: и я, и он прекрасно знаем, что это дело рук моего брата.
— То есть как? Вы знаете об этом? И другие тоже?
— Нет, только он и я и еще… Впрочем, об этом в двух-трех словах не расскажешь. Если хотите, можете пойти вместе с нами на верфь, мы как раз собирались посмотреть, как идет подготовка к постройке конвойных фрегатов.
Они прошли по берегу до того места, где уже громоздились штабеля дерева. Возчики подвозили все новые и новые бревна и доски, которые сгружали с шаланды, стоявшей на приколе у берега. По их одежде, а еще более по тому, как они обращались с лошадьми и как переговаривались друг с другом, нетрудно было догадаться, что это — бывшие крестьяне, сбежавшие сюда от невыносимого подневольного труда на барщине, чтобы зарабатывать на пропитание, нанимаясь рабочими на мануфактуры, портовыми грузчиками
