аэродинамике, он поймёт, что ему солгали про «золотых птичек», но может пойматься на выдумки относительно происхождения жизни.
Всё, прекращаю работу ассенизатора, обойдя вниманием множество глупостей и обманов. Более всего меня удивляет, сколь многие наши сограждане клюют на такую мякину. Из отзывов: «По крайней мере, человек ДУМАЕТ, ничего нам не навязывая». Почему люди не видят, насколько явно им лгут, как ими манипулируют? Почему это их не отталкивает? Откуда такая неспособность к критическому мышлению? Основная проблема — в этом.
Напоследок процитирую слова Гоманькова о «научном креационизме». Не соглашусь только, что Павел говорил именно о нашей эпохе; невежды были ленивы и внушаемы во все времена.
'Человечеству угрожает состояние сознательного невежества, когда, по словам св. апостола Павла, «здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням» (2 Тим. IV, 3-4). Это состояние пока ещё не имело прецедентов в истории, но в настоящее время, когда наука стремительно теряет свой авторитет в обществе, в свете процитированного предсказания апостола Павла его угроза кажется вполне реальной'.
Увы.
Кафедра Ваннаха: Игра в мультикульти
Слово «мультикультурализм» (multiculturalism) с производными в аглицком бытует аж с 1941 года. (Любители конспирологии могут отвлечься от текста и сопоставить эту дату с датой подписания Атлантической хартии, ознаменовавшей переход планетарной гегемонии от Британии к США…) И во многих значениях ничего плохого в этом слове нет.
Ну вот, скажем, многокультурное меню. Что плохого в обеде, начинающегося со стаканчика чешской бехеровки, зажёванного ашкеназийским форшмаком; продолжающегося общеславянским борщом под малороссийскую горилку с перцем; достигающего апогея в снаряженных смесью свининки с лосятинкой пельменях под охлаждённую очищенную; финиширующего арабским кофе, италийскими пирожными, галльскими сырами и сугубо католическим шартрезом?
И мультикультурное образование — вещь весьма полезная. Студенты всяких там страноведческих институтов, и гражданских, и военных, просто обязаны для своих профессиональных целей иметь достаточно полное представление о функционировании чужих культур, а то и вообще погружаться в оные.
Но вот мультикультурализм политический… Мнение, что, дескать, все культуры хороши и равноценны. Находящее своё воплощение в политкорректных барышнях, борющихся за то, чтобы в школах и колледжах проходили творчество не только Белых Мёртвых Мужчин, всяких там Шекспиров да Лермонтовых (у потомка арапа Пушкина кой-какие шансы были б, а о лучшем стилисте из елизаветинцев, пирате и поэте Уолтере Рэйли барышни знать не обязаны), но и Живых Африканских Детей с Берега Слоновой Кости, желательно неграмотных. (Хотя что его изучать – зайди в скверно содержимую публичную латрину или просто за угол, и всё явится глазу…)
Давайте же посмотрим, что лежит в основе политического мультикультурализма, что является его теоретической основой.
Ну, традиционным обществам понятие мультикультурализма было чуждо. Да и о том, что они живут в культуре, они не догадывались, подобно тому, как вряд ли рыбы знают, что живут в воде. Как не догадывались и о том, что время движется вперёд, от Большого Взрыва к Тепловой Смерти или Коллапсу.
Потом, где-то с середины восемнадцатого столетия, заговорили о культуре как об образованности. Появилось понятие культурных людей, культурных привычек, культурных классов и обществ. Затем, веке в девятнадцатом, было осознано, что культура, в смысле быта и внутреннего состояния, присутствует даже и у бесписьменных народов (им ведь тоже нужно обучить своих членов, как собирать коренья, как ловить рыбу или зверьков).
Ну а в веке двадцатом появилась антропология структурная. Её зарождение связано прежде всего с именем французского учёного Клода Леви-Стросса. Он изучал малые общества, особенно в Южной Америке, живые рудименты первобытного мышления. Работы Леви-Стросса сугубо гуманитарны, но на них уже оказала своё влияние теория информации. Объект изучения он выбрал очень удачно – мелкие племена обладают застывшей, крайне стабильной структурой. (Их «коэффициенты», говоря инженерным жаргоном, уже «заморожены»…) Поэтому структурный анализ применять было весьма удобно.
Pезультатом стала очень интересная теория первобытного мышления. Правила брака и номенклатура родства, тотемические обозначения и правила (не есть при людях, не смотреть на тёщу…), мифологические представления были интерпретированы Леви-Строссом как семиотические (знаковые) моделирующие системы. Как моделирующие свойства реального мира (табу на поедание потенциально опасных грибов, табу на превышение норм отлова пищи, запрет инбридинга…), так и случайно возникшие (ну не принято смотреть на тещу, и всё).
В первобытном мышлении Леви-Стросс выделил способности к обобщению, к классификации, к логическому анализу. Ну а это составило основу развития технологий в эпоху неолита. Той, самой первой технологической революции, которую английский археолог Гордон Чайльд окрестил «неолитической революцией». Той, в которой человечество перешло от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству. Той, в ходе которой распространилась по планете керамика, отдалёнными потомками которой являются и кремниевые кристаллы микросхем, и сапфир часовых стёкол, и цериевая керамика зубных коронок.
Для этой революции действительно нужна была поразительная мощь творческого мышления. Ведь заслуга того, кто впервые сладил челнок из коры и прутьев, будет, пожалуй, побольше, чем у инженера, рисующего набор лайнера по стандартным методикам на CAD-системе. И вот эта-то, вполне объективная оценка того разума, который некогда требовался людям, чтобы свершить неолитическую революцию, и привела Леви-Стросса к идеализации первобытного общества. Вполне в духе Жан-Жака Руссо.
Ну и, наверное, свою роль сыграло и время, когда Леви-Стросс вёл свои исследования. Разгром Франции во Второй Мировой. Упражнения галльских коллаборационистов в практическом антисемитизме, присущем им со времён дела Дрейфуса – всё это вряд ли сильно повышало моральный дух учёного не просто с еврейской, но с «левитской» фамилией.
Он бежал из кошмара Европы в сельву, из развитого индустриального мира – в мир первобытный. Тут нетрудно впасть в идеализацию, которой полны его научные работы, ныне переведённые на русский. Ну а то, что он имеет дело с иллюзией, с нежизнеспособной абстракцией, Леви-Стросс прекрасно понимал. Духом этого понимания пронизан финал (да и само название) его автобиографической книги «Печальные тропики», запечатлевшей историю его скитаний.
С точки зрения информационных технологий с их двоичным кодом весьма любопытна роль бинарных оппозиций (вроде: верх – низ, мужской – женский, сырое – варёное), выделенных Леви-Строссом
