— Ах, эта соперница совсем в ином роде. Это не молоденькая провинциальная пустышка, а умнейшая женщина Франции.
— Ну, Расин, вам хорошо известен нрав нашего доброго повелителя или, по крайней мере, вы должны бы его прекрасно знать, так как неразлучны с ним со времен Фронды. Неужели вы находите, что такой человек может постоянно забавляться проповедями или проводить целые дни у ног женщины в возрасте сорока пяти лет, наблюдая, как подвигается ее вышивка или ласково гладя ее пуделя, меж тем как в салонах дворца столько красавиц и очаровательных женских глаз со всей Франции, сколько бывает тюльпанов на цветочной грядке у садовника-голландца. Нет, нет, уж если не Монтеспан, то какая-нибудь дива помоложе.
— Дорогой Буало, повторяю, ее солнце меркнет. Слышали вы новость?
— Какую?
— Ее брат, г-н де Вивонн, не был допущен на прием.
— Не может быть.
— Однако это факт.
— Когда же?
— Сегодня утром.
— От кого вы слышали это?
— От де Катина, гвардейского капитана. Ему отдано приказание не допускать г-на де Вивонна.
— Ага, значит, король в самом деле задумал что-то неладное. Так вот почему мы сегодня не в настроении. Клянусь честью, если маркиза действительно такова, как про нее говорят, ему придется испытать, что победить ее было легче, чем оттолкнуть.
— Да, с Мортемарами нелегко справиться.
— Ну, дай-то бог ему покончить с этой. Но кто тот господин? У него лицо суровее тех, что обычно приходится наблюдать при дворе. Ага! Король обратил на него внимание, и Лувуа делает знак приблизиться. Клянусь честью, он вольнее чувствует себя в палатке, чем здесь, под расписным потолком.
Незнакомец, привлекший к себе внимание Расина, был немолодой, высокий, худощавый мужчина с большим орлиным носом, суровыми серыми глазами, глядевшими на собеседника из-под густых, нависших бровей, с лицом, имевшим такой отпечаток заботы и борьбы со стихиями, что оно выделялось среди свежих лиц придворной камарильи, точно старый ястреб в клетке меж ярко оперенных птиц. На нем был костюм темного цвета — этот оттенок вошел при дворе в моду с тех пор, как король отказался от легкомыслия и Фонтанж; но висевшая у незнакомца сбоку шпага была не бутафорской рапирой, нет, то был настоящий стальной клинок с медным эфесом, вложенный в перепачканные кожаные ножны и, очевидно, не раз побывавший на поле брани. Незнакомец стоял у двери, держа в руках шляпу с черными перьями, оглядывая полупрезрительным взглядом болтавших придворных. По знаку, данному военным министром, он начал пробираться вперед, к королю, довольно бесцеремонно расталкивая всех по дороге.
Людовик обладал в высокой степени способностью запоминать лица.
— Я много лет не видел его, но хорошо помню, — обратился он к министру. — Ведь это граф де Фронтенак, не правда ли?
— Да, ваше величество, — ответил Лувуа, — это действительно Людовик де Бюад, граф де Фронтенак, бывший губернатор Канады.
— Мы рады видеть вас вновь на нашем приеме, — проговорил монарх старому дворянину, нагнувшемуся поцеловать протянутую ему белую королевскую руку. — Надеюсь, холод Канады не заморозил вашего горячего чувства преданности нам.
— Это не мог бы сделать даже холод смерти.
— Ну, надеюсь, этого не случится еще много лет. Нам хотелось поблагодарить вас за все хлопоты и заботы о нашей провинции. Вызвали же вас сюда, главным образом, для того чтобы выслушать из ваших уст доклад о положении дел там. Но прежде всего — так как дела, касающиеся бога, важнее дел даже Франции — как идет обращение язычников?
— Нельзя пожаловаться, ваше величество. Добрые отцы иезуиты и францисканцы сделали все, что было в их силах, хотя и те, и другие не прочь пренебречь благами будущего мира ради настоящего.
— Что вы скажете на это, отец мой? — обратился, подмигивая, Людовик к своему духовнику- иезуиту.
— Если дела эти имеют отношение к будущему, то хороший патер, как и всякий добрый католик, обязан направить их как следует.
— Совершенно верно, ваше величество! — подтвердил де Фронтенак, но румянец вспыхнул на его смуглом лице. — Пока ваше величество делали мне честь, поручая вести и эти дела, я не допускал ничьего вмешательства в исполнение моих обязанностей, какая бы одежда ни была на этом человеке — мундир или ряса.
— Довольно, сударь, довольно! — резко оборвал его Людовик. — Я спрашивал вас о миссиях.
— Они процветают, ваше величество. Ирокезы у Сольта и в горах, гуроны в Лоретте, а также алгонкинов вдоль берегов всей реки, начиная от Тадузака на востоке до Сольт-ла-Мари и даже до великих равнин Дакоты, — все приняли знамение креста. Маркетт прошел вниз по реке на запад, проповедывая христианство среди иллинойцев, а иезуиты пронесли слово божие к воинам Длинного Дома в их вигвамы у Ониндали.
— Могу прибавить, ваше величество, — вставил отец Лашез, — что, распространяя евангельскую истину, многие из них часто жертвовали и своей жизнью.
— Да, это верно, ваше величество! — задушевно согласился Фронтенак.
— И вы допускали это?! — горячо воскликнул Людовик. — Вы оставили в живых этих безбожных убийц?
— Я просил войск у вашего величества.
— Я же послал вам.
— Один полк.
— Кариньян-Сальерский? Это мои лучшие солдаты.
— Но нужно было послать больше, ваше величество.
— А сами канадцы? Неужели вы не могли собрать достаточно сил для наказания этих негодяев, этих убийц божьих слуг? Я всегда считал вас воином.
Глаза де Фронтенака вспыхнули и одно мгновение, казалось, резкий ответ готов был сорваться с его губ; однако суровый старик, сделав над собой страшное усилие, сдержался и проговорил:
— Ваше величество может узнать, воин ли я, от тех, кто видел меня под Бенеффом, Мюльгаузеном, Зальцбагом и во многих других местах, где я имел честь своим оружием служить вашему величеству.
— Ваши услуги не были забыты.
— Именно потому, что солдат и имею некоторое понятие о войне, я знаю, как трудно проникнуть в страну, гораздо более обширную, чем Нидерланды, страну, покрытую лесами и болотами, где за каждым деревом притаился дикарь, хотя и не обученный искусству войны, но умеющий уложить северного оленя на расстоянии двухсот шагов и пройти три мили, пока вы сделаете одну. Ну, а если наконец мы и добираемся до их деревень и сжигаем несколько пустых вигвамов да полей маиса, то что же дальше? Дальше приходится возвращаться назад, окруженными тучами невидимых врагов, скрывающихся позади нас, и твердо знать, что всякий отставший будет скальпирован ими. Вы сами воин, ваше величество. И я спрашиваю вас, легка ли такая война для горсти солдат, только что взятых от плуга, и эскадрона охотников, занятых все время мыслями о капканах и бобровых шкурках.
— Да, да, сожалею, что высказался, по-видимому, слишком опрометчиво, — проговорил Людовик. — Мы рассмотрим это дело в совете.
— Ваши слова согревают мое сердце! — воскликнул старый губернатор. — Радостью наполнятся все сердца вдоль длинной реки св. Лаврентия, и белых и красных, когда долетит туда весть, что великий отец за океаном печется о них.
— Но все-таки не ожидайте слишком многого. Канада и так дорого обошлась нам, у нас много дел и в Европе.
— Ах, ваше величество, как бы я мечтал показать вам эту великую страну. Если ваше величество выиграет здесь какую-нибудь кампанию, что получит? Славу, несколько миль земли, Люксембург, Страсбург,
