— Что-то не припомню, просила ли я месье разговаривать со мной.
— Да, но не следует так премило надувать губки, а не то я не выдержу и заговорю с вами, — шепнул капитан. — Что это у вас в руке?
— Записка от г-жи де Ментенон королю. Вы передадите ему, не правда ли?
— Конечно, м-ль. А как здоровье вашей госпожи?
— О, ее духовник пробыл с нею все утро; беседы его очень, очень хороши, но такие грустные. Мы всегда бываем печальны после ухода г-на Годе. Ах, но я забыла, что вы гугенот, а значит, не имеете понятия о духовниках.
— Я не занимаюсь этими распрями и предоставляю право Сорбонне и Женеве оспаривать друг друга. Но, вы знаете, каждый должен стоять за своих.
— Ах, если бы вы только поговорили с мадам де Ментенон. Она сейчас обратила бы вас на путь истинный.
— Я предпочитаю говорить с м-ль Нанон, но если…
— О!
Раздалось легкое восклицание, шелест темной одежды, и субретка исчезла в одном из боковых переходов.
В конце длинного освещенного коридора показалась фигура величественной, красивой дамы, высокая, грациозная и до чрезвычайности надменная. Она не шла, а плыла, словно лебедь. На даме был роскошный лиф из золотой парчи и юбка серого шелка, отделанная золотистыми с серебром кружевами. Косынка из дорогого генуэзского вязанья наполовину прикрывала ее красивую шею. Спереди косынка была застегнута кистью жемчуга; нить из перлов, каждое зерно которой равнялось годовому доходу какого-нибудь буржуа, красовалась в ее роскошных волосах. Дама была, правда, уже не первой молодости, но чудная линия ее фигуры, свежий чистый цвет лица, блеск глаз цвета незабудок, опушенных густыми ресницами, правильные черты — все это давало ей право считаться первой красавицей и в то же время прослыть за злой язычок самой опасной женщиной Франции. Вся осанка, поворот изящной гордой головки, прекрасно посаженной на белой шее, были так обаятельны, что чувство восторга взяло верх над страхами молодого офицера, и, отдавая честь, он с трудом удерживал требуемый обстоятельствами вид непоколебимой твердыни.
— А, это капитан де Катина, — произнесла г-жа де Монтеспан с улыбкой, которой капитан предпочел бы самую кислую мину.
— Ваш покорный слуга, маркиза.
— Я очень рада, что нахожу здесь друга, ведь утром произошла какая-то курьезная ошибка.
— Очень сожалею о том, что слышу о ней, мадам.
— Это касается моего брата, де Вивонн. Просто смешно говорить об этом, но его смели не допустить к королю.
— На мою долю выпало это несчастье, маркиза.
— Как? Вы, капитан де Катина?! На каком основании?
Она вытянулась во весь свой величественный рост, а большие голубые глаза заискрились гневным изумлением.
— По приказанию короля, мадам.
— Короля? Ложь! Он не мог нанести публичное оскорбление моей семье! Кто отдал такое нелепое приказание?
— Сам король через Бонтана.
— Чепуха! Как вы смеете думать, что король решится отказать в приеме одному из Мортемаров устами лакея? Вам это просто приснилось, капитан.
— Желал, чтобы это было так, мадам.
— Но подобного рода сны, капитан, не приносят их владельцу счастья. Отправляйтесь доложить королю, что я здесь и хочу поговорить с ним.
— Невозможно, мадам.
— Почему?
— Мне запрещено передавать поручения.
— Какие бы то ни было?
— От вас, маркиза.
— Однако, капитан, вы прогрессируете! Только этого оскорбления мне и не хватало! Вы вправе передавать королю поручения какой-то авантюристки, перезрелой гувернантки, — она резко рассмеялась над описанием облика своей соперницы, — и не рискуете доложить о приходе Франсуазы де Мортемар, маркизы де Монтеспан.
— Таковы приказания, мадам. Глубоко сожалею о том, что на мою долю выпало их исполнение.
— Прекратите ваши уверения, капитан. Впоследствии вы узнаете, что действительно имеете право чувствовать себя огорченным. В последний раз — вы отказываетесь передать мое поручение королю?
— Принужден отказаться, мадам.
— Ну, так я сама это сделаю.
Она бросилась к двери, но капитан предупредил ее, преградив маркизе путь своей фигурой и вытянув руки.
— Ради бога, подумайте о себе, мадам, — прошептал он умоляюще. — На вас смотрят.
— Фи! Всякая шваль…
Она презрительно обвела глазами группу швейцарских солдат, получивших распоряжение своего сержанта отойти несколько в сторону. Теперь они наблюдали эту картину с широко раскрытыми глазами.
— Говорят вам, я увижу короля.
— Никогда еще ни одна дама не нарушала утреннего приема своим присутствием.
— Ну, так я буду первой.
— Вы погубите меня, если пройдете.
— А я все-таки настою на своем.
Дело становилось серьезным. Де Катина вообще отличался находчивостью, но на этот раз она ему изменила. Решительность (так говорили в ее присутствии) или нахальство (так злословили за глаза) г-жи де Монтеспан вошли в поговорку. Если маркиза будет настаивать на решении пройти в опочивальню, хватит ли у него воли удержать силой женщину, еще вчера державшую в своих руках весь двор и, как знать, благодаря красоте ли, уму ли, энергии ли, могущую завтра же возвратить свое влияние? Однако, если она настоит на своем, он навсегда потеряет милость короля, не терпящего ни малейшего уклонения в исполнении его приказаний. Но если он прибегнет к насилию, то совершит поступок, который маркиза никогда не забудет, и коль скоро ей удастся вернуть свое влияние на короля, она смертельно отомстит ему. Таким образом, как говорится: куда ни кинь — все клин. Но в ту минуту, когда прежняя фаворитка монарха, сжав руки и сверкая гневно глазами, собиралась предпринять новый натиск, капитану внезапно пришла в голову счастливая мысль.
— Если бы маркизе было угодно подождать, — проговорил он успокаивающим тоном, — король сейчас проследует в капеллу.
— Еще рано.
— Мне кажется, пора.
— Но почему я должна ждать, как лакей?
— Одно мгновение, мадам.
— Нет, этого не будет!
И она сделала решительный шаг к двери.
Но тонкий слух гвардейца уловил уже шум шагов короля, и он понял, что дело выиграно.
— Хорошо, я передам ваше поручение, маркиза, — вымолвил он.
— Ага, наконец-то вы опомнились. Отправляйтесь доложить королю, что мне необходимо переговорить с ним.
Капитану нужно было выиграть еще несколько секунд.
— Разрешите передать ваше поручение через дежурного камергера?
— Нет, сами, лично.
