Посланник любви и посланник смерти вошли в нее одновременно.
II. Час цветка
Призрак Горгила преследовал Леонтиска даже во сне, заставляя просыпаться с испариной на лбу и сумасшедшим сердцебиением. Тревога за жизнь наследника не давала афинянину ни расслабиться, ни отдохнуть. Однако на следующий же день после покушения во дворе и в саду дома Ариты расположилось целое войско горожан-спартиатов, решивших охранять Пирра днем и ночью. Задача «спутников» несколько упростилась, теперь они охраняли только дом, оставив прилегающую территорию суровой ватаге граждан. Отныне в любое время дня и ночи вокруг особняка стояло живое кольцо спартиатов, знавших друг друга в лицо, так что у чужака не возникло бы ни малейшей возможности подобраться к дому незамеченным.
Среди горожан продолжали циркулировать, обрастая новыми сказочными подробностями, слухи о сверхъестественном происшествии с черным аспидом. Спартиаты рассказывали эти байки на каждом углу, дивились чуду, благоговели и горели желанием доказать Пирру свою преданность. Этот случай представился им довольно скоро. Придя домой – Леонтиск уже даже в мыслях называл особняк Эврипонтидов домом – после тренировки в беге, сын стратега и шедший с ним вместе Тисамен наткнулись на торопившегося куда- то Феникса.
– О, афиненок! – завопил тот, останавливаясь. – Ты не поверишь, что произошло!
– Что такое? – испугался Леонтиск. За последнее время он привык, что все сюрпризы были только неприятными.
– Сегодня приходили от римлян и ахейцев, целая делегация, требовали, чтобы им отдали ваши задницы: твою, Эвполида и Аркесила. За ту потасовку с римлянами, помнишь?
– Еще бы! И что?
– Наши доблестные граждане не подпустили их и к воротам. Сучьи дети попробовали настаивать, тряся каким-то папирусом с подписью Анталкида. Тогда спартиаты весьма образно объяснили им, куда засунут этот папирус, если они немедленно не возьмут ноги в руки. Не обошлось и без пары зуботычин, конечно… Эх, что было за зрелище, когда эти свиньи бежали прочь, визжа, что вернутся с солдатами!
– И не вернулись? – с беспокойством спросил Тисамен, пришедший с Леонтиском.
– Какой там! Наши граждане – сами солдаты, ахейцы не посмеют сунуться, римляне – тем более… А Эвдамид номаргов не пошлет, не дурак же он, право слово, чует, наверное, что земля под ногами горит!
Леонтиск присвистнул. Значит, римляне не оставили без внимания тот инцидент, а он грешным делом уже подумал что дело рассосется само собой… М-да, не очень веселые новости… Ну ладно здесь, у Эврипонтидов, их в обиду не дадут, ну как на улице поймают? Аркесилу-то ничего, он еще не скоро из особняка выйдет, а вот они с Эвполидом…
Молодой воин повернулся, чтобы поделиться с другом-афинянином своими тревогами, но тут вспомнил, что Эвполид ушел на очередное свиданье с Софиллой. Проклятье! Не случилось бы беды.
Сын Терамена, казалось, позабыл о мечнице Арсионе, отдавшись незатейливой любовной связи с молодой дочерью кузнеца. Каждый вечер молодой афинянин отправлялся на встречу с любвеобильной девицей. Возвращался он заполночь, едва волоча ноги, будил Леонтиска и еще в течение часа описывал другу все новые способы соития, которые изобрели они с малышкой Софиллой. Старшая сестра, белозубая Коронида, уже дважды передавала сыну стратега пламенные приветы и намекала, что соскучилась. Леонтиск оставлял эти послания без ответа, будучи не в силах разобраться в сумятице своих чувств. С одной стороны, его тянуло к Корониде. Естественное мужское влечение: ему нравилась эта девушка, ее приятное лицо и восхитительное тело сочетались с незлобивым и веселым нравом. Кроме того, она была без ума от стройного афинянина, и это не могло не льстить его мужскому самолюбию. С другой стороны… все помыслы и желания Леонтиска были отданы другой, той, что осталась в Афинах. Гордой, самонадеянной, язвительной и… прекрасной, желанной, родной. Сначала Леонтиск не мог поверить до конца в то, что любовь, этот жгучий, болезненный недуг, оставивший странную горечь в воспоминаниях, это чувство, о котором он в течение четырех лет отзывался с насмешкой и презрением, может снова возродиться в его сердце. Бессонными ночами, уставившись в темноту, он пытался заставить себя поверить, что все эти странные переживания – не более чем следствие, случайная реакция возбужденного разума на афинские приключения. Леонтиск честно пытался не думать об Эльпинике, вымарать из памяти ее хитренькую улыбку, ее игривый смех. Не получалось. Ночь за ночью, одолеваемый усталой дремотой, он падал в душный бездонный колодец, слыша где-то там, высоко вверху, ее надрывающийся голос: «Леонтиск! Ле-е-о-о-нти- иск!»
– Леонтиск! – чужая рука потрясла за плечо, на этот раз решительнее.
– Э… Что? Уже подъем? – Леонтиск сел на постели, энергично протер глаза ладонями. Проспал? Странно, обычно он всегда просыпался вовремя – привычка многолетнего казарменного распорядка.
– Подъем только для тебя, а я пошел дрыхнуть, – усмехнулся Галиарт. В темной комнате его серый силуэт выделялся на фоне двери. – Зайди к командиру, звал.
– Я свою стражу отстоял… Что, кого-то подменить надо? – одеваясь, пробормотал Леонтиск.
– Не-а, какая стража, уже почти утро, – махнул рукой Галиарт. – Час назад гонец прибыл, похоже, издалека…
– Гонец? – переспросил сын стратега. Спросонья его мозги слабо соображали. – Какой гонец?
Галиарт не ответил, его уже не было. Леонтиск услышал, как в соседней комнате кровать затрещала под рухнувшим на нее телом. Поглядев на мирно похрапывающего Эвполида, опять вернувшегося заполночь, сын стратега, подавив в себе всколыхнувшуюся зависть, вышел в коридор. Сидевший в экседре, опершись локтями на лежащие поперек колен ножны Энет молча показал ему большим пальцем на дверь покоев царевича. Из щели под притвором пробивалась оранжевая полоска света.
– Великие олимпийцы, он когда-нибудь спит? – пробурчал под нос сын стратега и шагнул в комнату Пирра. – Вызывал, командир?
– Заходи, – Эврипонтид, полуодетый, с обнаженным торсом, сидел, свесив мощные ноги, на кровати. На той самой, где утром четвертого дня «спутники» обнаружили его с обвившейся вокруг предплечья змеей. Сейчас голова аспида, висевшая на серебряной цепи, покоилась на покрытой черным волосом мускулистой груди царевича. Леонтиск не знал, кто посоветовал Пирру сделать из головы гада амулет. Поговаривали, что это был верховный жрец Полемократ, с которым царевич позавчера имел продолжительную беседу. Отныне Скиф становится деятельным членом партии Эврипонтидов – и это было все, что узнали о состоявшемся
