его лица. – В таком случае, позвольте попрощаться. Я отплываю в Лакедемон вместе с геронтом Меламподом. Хочу лично доложить о случившемся властям Спарты. А здесь… мне больше делать нечего, клянусь богами.
– Дозволяю тебе забрать тело царя Павсания, – важно проговорил Дион. – Наверное, родственники захотят похоронить его в семейной гробнице. Наши слуги омоют тело, умастят его благовониями и обрядят в лучшие одежды.
– Да, конечно, – скорбно проронил Эпименид. – Хм, он получил разрешение вернуться на родную землю только для того, чтобы лечь в нее. Боги, какая насмешка судьбы… Иамид, пусть твои воины будут готовы перенести тело государя на триеру.
– Слушаюсь, – склонил голову гиппагрет.
– Оставишь часть твоего отряда на острове, чтобы доставить царевича Эврипонтида в Спарту, когда царь Полидор… гм, я не сомневаюсь, что он примет такое решение.
«Не доверяет нам, – мгновенно догадался Галиарт. – Боится, что мы устроим командиру побег, не дадим отвезти его в Спарту на несправедливый суд».
– Сам отправишься со мной, – продолжал Эпименид. – Эфоры захотят узнать, почему ты не сберег доверенной тебе жизни спартанского монарха.
– Слушаюсь, – помрачнев еще больше, отозвался Иамид. – Гегесипил, примешь командование, когда я отбуду. За доставку царевича в Спарту отвечаешь головой.
– Есть, командир, – ударил кулаком в грудь Гегесипил, высокий номарг с обезображенным шрамами лицом и глазами убийцы.
«О побеге можно забыть, – с тоской подумал Галиарт. – Великие боги, что здесь произошло? Не командир, же, в самом деле, заколол царя Павсания. Я чую здесь запах Горгила».
– Достойный Дион, царевич Критский, – неожиданно для самого себя воскликнул он. – Нет ли тайных ходов, ведущих в эту спальню? Убийца, истинный убийца, мог воспользоваться таким ходом.
– Насколько мне известно, таких ходов здесь нет, – пожал плечом Дион. – Но я дозволяю вам все здесь осмотреть, оторвать, если нужно, панели и разобрать очаг. Все, что угодно, если это поможет доказать невиновность Пирра Эврипонтида.
– Мы перевернем здесь все вверх дном, клянусь сись… грудью Афродиты, – ворчливо пообещал Феникс. – И найдем доказательства.
О прибытии «Навсикаи» Леонтиск узнал от младшего из двух внуков старого вояки Созигена, в доме которого афинянин отлеживался, скрываясь от ищеек Агиадов. Внуки, смышленые пацанята-погодки десяти и одиннадцати лет, стали лучшими друзьями покалеченного молодого воина. Привлеченные романтикой таинственности, они согласились поочередно дежурить в порту, ожидая возвращения отправившейся на Крит триеры. В то время как один из мальчишек стоял в дозоре, другой обычно находился у Леонтиска и скрашивал его одиночество, с восторгом слушая его относительно правдивые рассказы о греческих областях, лежащих за пределами Лаконики, и абсолютно ничего не имеющие с реальностью сказки о странах, лежащих за пределами Греции. Рана зарубцевалась и заживала довольно быстро, а постоянная ноющая боль стала привычной и перестала обращать на себя внимание. Но Леонтиск открыл в себе способность по утрам, едва проснувшись, чувствовать отрубленную кисть, двигать пальцами – каждым из них! – причем ощущения были настолько правдоподобными, что афинянину не хотелось открывать глаз, чтобы не быть в очередной раз растоптанным копытами беспощадной правды. И он подолгу лежал с прикрытыми веками, шевеля несуществующими пальцами и оттягивая момент окончательного пробуждения. А потом выходил во двор и часами упражнялся с мечом – до удушья, до изнеможения, стараясь как можно скорее довести навыки и ловкость левой руки до былого умения правой. Снова стать воином, снова стать человеком. Созиген был рад возможности тряхнуть стариной и, позабыв о возрасте, в одном исподнем хитоне гонял афинянина по двору, не только позволив ему переучить на левую руку все старые приемы, но и преподав дюжину новых. Одним словом, к вечеру Леонтиск, едва державшийся на ногах от усталости, валился на ложе и засыпал, как убитый, не в силах даже – без сомнения, к лучшему – ответить на пламенные взгляды дочери Созигена, премилого четырнадцатилетнего создания, рано расцветшего и уже совершенно по-взрослому жаждавшего любви…
Услышав от запыхавшегося мальчугана, что «Навсикая» появилась в бухте Гития и готовится к швартовке, Леонтиск, не раздумывая, решил отправиться к причалам. Томительное ожидание и отсутствие новостей сводили его с ума, и он намерен был прояснить текущую ситуацию, наплевав на опасность. Впрочем, не совсем наплевав: перед тем, как выйти из дома, он помазал сажей лицо и бородку, в которую превратилась щетина, не бритая с самого дня похищения. Поверх хитона афинянин нацепил позаимствованный у одного из рабов драный плащ с капюшоном, сползавшим на лоб и закрывавшим половину лица. В таком наряде, с укутанной в грязный лубок правой рукой, Леонтиск запросто мог сойти за одного из вечно шатающихся в порту бродяг.
На пристань, где пришвартовалась «Навсикая», он прибыл как раз вовремя: сходни уже были спущены на причал и прибывшие на триере начали сходить на сушу. Их встречали от силы три десятка человек, сбившиеся в несколько группок. Большинство составляли любопытствующие и оборванцы, вынюхивающие, нет ли возможности наняться на разгрузку. Однако виднелись и султаны офицерских шлемов, и белые одежды каких-то средней руки магистратов. К своему удивлению, Леонтиск обнаружил и весьма знакомое лицо: здоровяк Энет наблюдал за высадкой, пытаясь скрыть ширину плеч неброским серым трибоном.
Стараясь не привлекать внимания, Леонтиск обошел друга со спины и легонько хлопнул его по плечу.
– Чего тебе? – недоуменно покосился тот на чумазого голодранца.
– Хе, значит, мой маскарад хорош? – усмехнувшись, откинул капюшон Леонтиск.
– О боги! Ты, Лео? – и без того высокие брови Энета взлетели на лоб, придав ему гротескно-удивленный вид. – Слыхал новость?
По выражению лица здоровяка Леонтиск понял, что новость не из добрых и немедленно стер улыбку с лица.
– Нет. Что?
– Кто-то сказал, что на триере привезли царя Павсания. Мертвого.
– Великая Афина, не может быть! – у Леонтиска отвисла челюсть, в животе нехорошо заныло. На самом деле он никогда не верил, что Горгил оставит их в покое.
