камень, правая щека испачкалась в чем-то вязком, весьма напоминавшем по запаху ослиное дерьмо. Стиснув зубы, сын стратега зарычал от бешенства и унижения.
– Мечик дай сюда, – раздался с заоблачной высоты голос Клеомеда. Грубая рука тут же сорвала с пояса ножны. Обиженно звякнули кольца.
– Ты поглянь, какая красота! – прицокнул языком хилиарх. – Откуда такое? Как будто не похож на ваши грубые спартанские железяки, а?
Леонтиск, вывернув шею, подарил ему самый испепеляющий взгляд из своей коллекции, хотя и предполагал, что в лежачем положении не выглядит особенно грозно. Клеомед, глумясь, вынул астрон из ножен и проделал несколько быстрых фехтовальных движений, примеряясь к его весу и балансу.
– Блеск! – подытожил он, радостно скалясь. – Клянусь богами, хорошее приобретение! Повешу на стенку, буду надевать по праздникам.
Сплюнув горькую, тягучую слюну, Леонтиск, коротко поведал, куда он вставит мерзавцу это «приобретение».
– Арестованный желает что-то сказать? Нет? Ну и отлично!
Леонтиск громко, отчетливо повторил – чистое ребячество, но что еще можно было сделать?
Бесцветные глаза Клеомеда наполнились печалью.
– Да, спасибо, что напомнил, – проговорил он с напускным сожалением. – Чуть было не забыл. А грех было бы отказать себе в удовольствии.
В последний момент Леонтиск попытался отвернуться, но грубая пятерня крепко схватила сзади за волосы. Спустя миг твердый деревянный носок военного сапога-эндромида с сокрушительной силой врезался в его лоб, взорвав радужное зеркало сознания мириадом мелких осколков.
Леонтиска привел в себя обрушившийся на голову поток холодной воды.
– Эй, хватит прикидываться, неженка! Очнись! – проревел где-то совсем рядом хриплый голос.
Сын стратега с трудом открыл глаза и сел, помогая себе рукой. Голова раскалывалась от боли. Приложив руку ко лбу, Леонтиск обнаружил массивную опухоль, рассеченную посередине глубокой ссадиной. Лоб и брови были покрыты коркой запекшейся крови. Подняв голову, юноша осмотрелся.
Неровный, давяще низкий потолок. Маленький – десять на десять локтей – и весьма грязный квадрат пола, ограниченный с трех сторон серыми стенами из едва обтесанных каменных блоков. Роль четвертой стены играла изгрызанная сыростью медная решетка с низкой дверью, запертой снаружи на массивный висячий замок. Молодому афинянину нетрудно было догадаться, что он очутился в заурядной камере некой тюрьмы, судя по отсутствию окон – подземной.
По ту сторону решетки находилось помещение хоть и куда более просторное, но такое же серое и сырое. Освещено оно было единственным смоляным факелом, вставленным в позеленевшее от времени кольцо на стене. В дальнем правом углу имелась еще одна решетчатая дверь, перекрывавшая вход в короткий коридор, в конце которого смутно виднелись уходящие вверх ступени лестницы. Другой коридор тянулся вправо и терялся в темноте. Леонтиск был уверен, что его камера далеко не единственная в этом мрачном тоннеле, наполненном, казалось, липкими запахами страха и страданий былых узников.
Скрозь позеленевшие прутья решетки на Леонтиска взирал субъект весьма зверского вида. На вид ему было лет сорок пять – сорок восемь, он имел крупную, грузную фигуру гориллы, красный мясистый нос, глаза навыкате и обильную грязную бороду. Эта злая пародия на человека была одета в заляпанный сальными пятнами кожаный нагрудник городской стражи, из-под которого выглядывал неопределенного цвета хитон, на плечи, по причине зимнего времени, был накинут короткий плащ из скатавшейся овечьей шерсти, такой грязный, как будто был подобран на помойке. Внешность стражника вызвала у молодого воина воспоминания о детстве, толстой кормилице и ее сказках, в которых рассказывалось о кровожадных пещерных людоедах, подстерегающих в горах одиноких путешественников. Маленький Леонтиск представлял себе людоедов примерно такими, каким был тип по ту сторону решетки. Пальцем одной руки доблестный страж ковырял в носу, в другой он держал деревянное ведро, с которого на каменный пол стекали капли воды.
Мокрый с головы до ног, Леонтиск почувствовал, как гнусные щупальца холода присасываются к позвоночнику и животу. Челюсти молодого воина непроизвольно отбили неприличную и жалкую дробь.
– Что, очнулся, задохлик? – надзиратель осклабил в ухмылке крупные желтые зубы. – Добро пожаловать в подземное царство архонта Демолая!
«Людоед» жизнерадостно хохотнул.
– А ты, урод, за Кербера, что ли, будешь? – спросил Леонтиск, тяжело поднимаясь на ноги.
– Чего-о? – протянул стражник. Его красные губы вытянулись – точь в точь как у озадаченной обезьяны. – Ты, петушок драный, не дерзи! Мы таких шутников, как ты, немало в клоаку спустили. Слышишь?
Персонаж сказки поднял к уху толстый палец с длинным, грязным ногтем. В наступившей тишине Леонтиск действительно услышал шум текущей воды.
– То-то, цыплак! – продолжал «людоед». – Будешь плохо себя вести… ну, кончать тебя пока распоряжений не было, а вот в говне искупаем. Возьмем за ноги и окунем в подземную реку, как мамаша Фетида своего Ахилла. А, Алкимах? Искупаем желторотика в клоаке?
До сей поры Леонтиск не подозревал о наличии второго стражника. Но у дальнего угла, куда практически не доставал неверный свет факела, шевельнулась тень и раздался скрипучий голос:
– Хватит тебе трещать, Миарм! Заткнись и дай начальству отдохнуть!
«Людоед»-Миарм с досадой махнул рукой:
– Да ну тебя, начальник тыркнутый! Вечно ты ворчишь, клянусь собакой! Только начал с заключенным воспитательную работу, понимаешь …
Судя по всему, Миарм происходил из разряда афинских босяков-бездельников, что, обретаясь между народными собраниями и пирушками философов и нахватавшись верхушек риторики, зачастую склонны к блескучей элоквенции, чудовищно не соответствующей их достоинству и образу жизни. Красуясь, «людоед»
