Я всю жизнь хожу по одним и тем же улицам. Когда-то это были тропки между трагическими развалинами, потом они превратились в печальные улочки небольшого социалистического города, а сегодня вырядились в одежды провинциального капитализма. Проехала машина с громкоговорителем на крыше.
Рекламируют очередную новую партию или движение. Ветер унялся, тучи ненадолго разошлись, и наступил короткий час лета. Скоро на площади Трех Крестов зацветут магнолии.
Но над крышами почему-то клубится черный дым. Я слышу вой сирен. Какие-то люди бегут по кривой улочке. Мальчишки, сунув под мышку доски, на которых катались возле памятника крестьянскому вождю, тоже опрометью несутся в ту сторону.
Я остановился на перекрестке и равнодушно смотрел на редкостное зрелище.
Горел комиссариат. Горел снизу доверху. Изо всех окон вырывался огонь, подбитый черным как смоль дымом. Тщедушные полицейские пытались вытащить с первого этажа письменные столы и шкафы. Пожарные без энтузиазма поливали пылающее здание.
Толпа молча наблюдала за гибелью полицейского участка. Только раз кто-то свистнул, а кто-то засмеялся, когда один полицейский упал в лужу с охапкой папок. Возможно, там и мое дело.
Я достал свою повестку и бросил на раскаленную головню, упавшую с крыши мне под ноги. Посмотрим. И пошел в сторону Маршалковской улицы.
Маршалковской жопы. Заразил меня президент. Придется ходить переулками.
Я обогнул здание больницы. Выбрал неприметный, редко используемый вход.
Осторожно открыл дверь и оказался в белом, не очень опрятном вестибюле. Ко мне навстречу поспешил молодой человек в белом халате, похожий на Элвиса Пресли.
– Вы к кому?
Очень трудно с ходу убедительно сформулировать невыполнимую просьбу.
– Я бы хотел повидаться с приятелем, который лежит у вас в кардиологии. Он американец, – добавил я для пущей важности.
– Миллионер, что ли? – спросил санитар и почему-то задумался.
– Да. Можете мне помочь? Я вас отблагодарю.
Элвис Пресли опять задумался. Я стал рыться в карманах, и он, прервав размышления, неторопливо подвел меня к лифту, предназначенному исключительно для больных па каталках.
Мы поднялись на четвертый этаж.
– Найдете сами своего знакомого?
– Конечно, – сказал я и поблагодарил его, как было обещано.
Я пошел по коридору, заглядывая в приоткрытые двери палат, и в одной увидел своего далай-ламу. Он лежал полуголый, облепленный какими-то присосками, с которых свешивались провода. Над ним на маленьком экране деловито выписывала зигзаги светло-зеленая линия.
– Вот я тебя и отыскал, Тони. Можешь забрать свой залог. Полиция сгорела.
Он открыл глаза, однако в первую минуту меня не узнал. На нем были дорогие американские пижамные брюки, но простыня вся в пятнах.
– А, это ты, – наконец сказал он, немного оживившись.– Хорошо, что пришел.
Я тебя ждал.
– Как ты себя чувствуешь?
– Неплохо. Хорошо. Но я спешу. Тебе надо приниматься за дело.
Я заметил, что за дверью кто-то стоит. Заинтригованный, вышел в коридор.
Возле палаты подпирал стенку тот самый черный славянин, которого я видел в «Деликатесах».
– Что вам тут нужно? – спросил я.
– Он стукач, – гортанным голосом мрачно изрек мой кавказский соплеменник.
– Посторонним здесь нельзя находиться. Приверженец Славянского Собора молчал, делая вид, что не понимает.
– Сестра, сестра! – окликнул я проходящую мимо медсестру. – Кто это?
Она с ужасом посмотрела на кавказца
– Господи Иисусе, опять он здесь. Пять раз его полиция увозила С ним ни на одном языке нельзя договориться. Бартек! Мацек! – крикнула она в глубину коридора На зов явились два санитара в очках.
– Заберите, – указала сестра на черного славянина
Юные интеллектуалы подхватили настырного посетителя под руки. Он не сопротивлялся, но и не содействовал выдворению. Покрасневшие от натуги санитары поволокли его к лифту для больных.
Я вернулся к Тони.
– Его уже нет. Я велел его выгнать.
– Слушай, это какая-то паранойя.– Тони попытался приподняться на локтях.
Зеленоватая линия на мониторе мгновенно расщепилась. – Привязался и не отстает. Рехнуться можно.
