дернул Зеленого Козла за левую ногу. Тот не удержался, выпустил русалку и лежа старался уцепиться вытянутыми длинными руками за прибрежные ивы. Озлобленный вторжением старинного врага в свое царство, Водяной с силою тащил его на глубокое место, призывая в то же время себе на помощь Белобрысого Петру…
Из воды показалось распухшее, с оловянными глазами, лицо утопленника, который мгновение спустя храбро схватил Зеленого Козла за правую ногу.
Лесовик, чувствуя, что ему, пожалуй, не удержаться на берегу и толстый враг затянет его, того и гляди, к себе в реку, стал от страха кричать и в свою очередь звать на помощь косолапого топтыгу.
— Мишка!.. Мишка! — вопил он диким, оглушительным голосом, похожим, скорее всего, на рев того же медведя.
С тревожным кряканьем захлопали крыльями среди камышей, взвились и засвистали в ночной темноте разбуженные утки. Перекликнулись вдали кулики… Но медведь не являлся.
Зеленый Козел вновь стал вопить. Силы ему уже изменяли. Несмотря на отчаянные усилия свои отбрыкаться от противников, Лесовик был уже более чем на половину в воде, когда на помощь к нему неожиданно, как бурный вихрь, примчалась Бородавка, а за ней и мохнатый спутник ее. Первая тотчас же молча вцепилась когтями Водяному в лицо, так что донный владыка сразу выпустил ногу ее мужа, а медведь не успел даже протянуть могучую лапу свою, чтобы разворотить голову Белобрысому, как тот мгновенно булькнул под воду, куда еще раньше скрылся его господин.
Лишь два-три пузыря показались в этом месте со дна…
Зеленый Козел, смущенный и мокрый, выполз на берег и, дрожа, поднялся на свои голенастые ноги.
На месте недавней схватки лишь широкие круги расходились по воде в разные стороны да маленькие волны тихо хлопали о болотистый берег… Вдалеке вновь перекликнулись береговые кулики, и опять все стало тихо.
— Пойдем, бездельник, — строго сказала Лешему Бородавка и повела его прочь от Ярыни.
Зеленый Козел грустно вздохнул и виновато пошел рядом с нею.
Медведь шествовал сзади.
Из тростников кто-то смеялся им вслед тихим, журчание ручейка напоминающим смехом.
Белобрысый не замедлил донести Водяному, что видел, как Горпина ходила в Ярилину ночь на свидание с человеком, и слышал, как молодая русалка просила последнего помолиться за нее.
Это, по законам речного дна, был непростительный проступок. Желая сорвать на ком-нибудь злобу свою за шрам на щеке, полученный от Лешачихи, Водяник принял грозный, решительный вид и властным, злым голосом подозвал к себе Горпину. Когда русалка пришла и по выпученным лягушечьим глазам повелителя Ярыни прочла свой приговор, она не оказала сопротивления, не пробовала бежать, но послушно последовала за ним из омута в тростники.
Водяной произвёл допрос и, услышав от девушки, что та действительно просила крещеного человека молиться за нее, пришел в ярость. Он схватил неподвижно и покорно стоявшую перед ним Горпину за волосы, ударил ее скользкой лягушечьей лапой по груди, по щеке и прошипел:
— Иди, негодяйка, прочь из воды, слоняйся между землею и небом и не имей ни пристанища, ни покоя!
Произнеся это заклятие, Водяник схватил обреченную русалку своими крепкими перепончатыми пальцами за бледную шею и задушил, подобно тому как лягушка-самец душит до смерти самку свою в любовном порыве апрельского дня.
Пыхтя и сопя, вытащил затем он на берег призрачно неподвижное тело Горпины подальше от воды и с торжественно-важным видом повернул обратно.
— Пусть другим неповадно будет, — ворчал он перед тем, как погрузиться в омут.
Брошенное им в осоке существо не было прежним тяжелым земным человеком. Легкое и почти прозрачное, было оно подхвачено первым же ветром и, подобно пуху болотных цветов, полетело, дрожа и колеблясь, над прибрежными лугами по направлению к Зарецкому. Там опустилось оно возле кладбища, где уже несколько лет было закопано в сосновом гробу земное тело Горпины…
Души не нашедших себе пристанища самоубийц не расстаются обыкновенно или с местом смерти, или с бренными останками своими и не отходят от них далеко вплоть до полного исчезновения последних или же — до срока определенной им 'на роду' земной жизни.
10
Зарецкие девки (как их звали на одном конце села) или 'дивчата' (как их именовали на другой его половине) собирались обычно на поседки в одну общую, нанятую у бобылки, довольно просторную избу. Приносили с собою дров, крупы, сала, варили кашу и пряли лен на взятых с собой веретенах. Туда же приходили парни с пряниками, орехами, леденцами, а иногда и с водкой. Порой вместе с кашей появлялась вареная курица, о происхождении которой никто не допытывался. Кто-нибудь брал с собою гармонику. Девушки пряли, пели песни, но больше чесали языки про отсутствующих подруг, баб или парней. Особенно доставалось за последнее время Максиму, которого давно уже не было видно на поседках.
— Аниска его совсем приколдовала, — говорила рябая и несколько уже засидевшаяся в девках Акулька. — На ночь его в черного кота оборачивает и в ногах, для тепла, спать укладывает.
— Ну, уж и в ногах, — усомнилась домна.
— Опоила она его чем-то, — высказала свое предположение молоденькая, первую зиму посещающая поседки Матрунька.
— А может, просто сглазила, — возразила Акулька, — да и мало ли чем и как приворожить можно: и наговором, и питьем, и куском, и след вынуть, и лягушечьей косточкой зацепивши…
— Акулька все эти средства сама испробовала, да у нее все не выходит. Никто не сватает, — шепнула Матруньке дружившая с нею соседка ее Зинка.
— Есть, говорят, и травы такие, что, ежели которая девушка их при себе носит, всякий ее, кого она только захочет, на всю жизнь полюбит, — вставила Ганна.
— Набери будущим летом, вечером накануне Ивана Купала, цветов иван-да-марьи, любистку до зари, завяжи все в пучок и иди тотчас в баню, да и парься там этим пучком. Очень, говорят, тело белым и нежным делается, и от парней после отбою нет, — сказала некрасивая лицом, толстенькая Варька.
— Чтобы я пошла ночью в баню париться?! Да разве мне жизнь надоела, что ли? — воскликнула хорошенькая Шура.
— А что, разве задушит? — спросила Матрунька.
— Задушит не задушит, а беды добыть можно. В Бабине кто-то научил двух девчат гадать в пустой коморе: раздевшись, в зеркале при свечах смотреть, в самую полночь. Смотрела-то одна только, а другая для храбрости больше около сидела… Да и задремала. Вдруг слышит крик, шум и стук… Смотрит и видит, что та, которая в зеркало гляделась, уже на полу рядом с табуреткой лежит, плачет и стонет; а на лице — синяк. Говорила потом, как в себя пришла, что кто-то из зеркала высунул руку да по лицу и ударил. С тех пор у них в Бабине в зеркало при гаданье больше не смотрятся… Кому охота с разбитой харей потом красоваться…
— Бывает и хуже, — заметила степенная Домна. — Старуха тетка мне сказывала. Она в Курской губернии у господ в имении жила. Так там барышня одень бесстрашная была и узнать беспременно, кто ее суженый, хотела. И сказали ей, что самое верное к тому средство — в ночь под Новый год отправиться одной в баню, накрыть там стол на два прибора, зажечь две свечи и сесть тут же в зеркало смотреть; не в одно только, значит, а в два: так, чтобы коридор стеклянный представился… Сами, однако, знаете, как это делается… Ну, сидит она и смотрит в этот самый коридор, и видит, что из глубины его идет к ней офицер, в эполетах, с черными усами, молодой да такой собою пригожий, что и представить трудно. И кажется барышне, что вышел он из коридора и сидит уже против нее за столом… Совсем как живой: и ест, и вино пьет, что она ему в стакан наливает… А как стали петухи петь, он прощаться стал и говорит, что ему спешить надобно. А барышня-то еще раньше саблю гостя, когда тот, садясь за стол, с себя ее снял,
