— Меня твоя мать научила, — огрызнулся Антип.
— Что она тебя, как ты парнишкой был и яйца куриные у нас воровал, учила, это точно. Только она тебя учила крапивой, а не волшебством…
— Полно вам ссориться-то, — вступилась добродушная Фекла. — Человек пришел к самой что ни на есть каше и яишне, с собой никак сороковку, а то и целенькую приволок да семечек полные карманы, а вы к нему пристаете! Садись сюда, Максим, и покажи, какие семечки. Жареные?
И Фекла запустила пятерню в оттопыренный карман присевшего рядом Максима.
— Как мать-то поживает? — спросила она, отплевывая прилипшую к губам шелуху.
— А что ей делается? От дяди-богатея трешницу намедни получила. Ну и радуется… Кормилец, мол!
— То-то ты и водки принес, — сообразила Фекла.
— Нет. Я на свои, — смутившись, пояснил Максим и сделал вид, что вслушивается в разговор о том, как надо варить черного кота.
— С волшебной косточкой не в пример воровать способней, чем с мертвой рукой. Ту еще обносить надо вкруг избы, да, если кто спит, так еще кругом головы обводить, а косточка, она тебе дело чистое: взял в карман и иди куда хочешь, — деловито повествовал тем временем Антип.
— А ты что же? То и другое пробовал? — ядовито спросил говорившего сумрачный Антон.
— Не пробовал, а люди говорили. Сам я даже и кота, пожалуй бы, не сварил… Духу бы не хватило.
— А что? Али греха боишься? — спросила Матрунька.
— Не то что греха, а пока этого самого кота варишь, страхи, говорят, нападают. Мне один сказывал, что пробовал он варить. Так едва только начала вода кипеть и крышка о котел захлопала — откуда ни возьмись, шум, вроде как бы конница скачет. Слышно стало даже, как лошади фыркают. Топот такой страшный и голоса людские, совсем уж близко… Тут мой парнюга струсил да ходу!.. Бежал, бежал, а ему все чудится, что погоня за ним. Упал в темноте в канаву да и просидел там до рассвета. Благо, сухая была. Боялся в поле выходить. А как рассвело — огляделся по сторонам да и пошел на то место, где кота варил… Пришел. Видит: зола, угли, сучья обгорелые, а ни котла, ни крышки котельной, ни кота — ничего нет. Ровно унес кто-то.
— Не иначе как унес, — в один голос сказали и Антон, и Фекла, и Акулина, и даже обычно молчавший на поседках Федька Рыжий.
— Черного кота косточка, вестимо, не в пример способнее будет, — после минутного молчания глубокомысленно вымолвил Антон. — От мертвеца руку отрезать, конечно, нетрудно, да за это угодить куда следует тоже можно… А кота сварить — дело чистое. Судить за это не станут.
Акулина затянула в это время какую-то жалобно-заунывную, не то разбойничью, не то каторжную песню. К ней присоединились подруги, и на несколько времени смех и шушуканье в закопченной избе заменились протяжным пением, в котором явственно выделялся тоненький, слегка звенящий голосок молоденькой Зинки.
— Знаешь, Максим, ночью ко мне сегодня могут гости явиться, такие, что тебе лучше на глаза им не попадаться, — сказала в одно прекрасное зимнее утро своему возвратившемуся другу Аниска.
— А почему?
— Жаль мне тебя. Пропадешь ни за что ни про что.
— Да мне тебя, Анисушка, покинуть жаль одну… Неровен час, обидеть тебя могут, — медовым голосом ответил хитрый Максим. — Может, еще и пригожусь тебе…
Парню страшно хотелось посмотреть на нечистую силу. Ему пришлось раз услышать на мельнице рассказ про одного хозяина, у которого работник знался с чертями. Хозяин этот угостил своего батрака и упросил показать своих знакомых, когда те его навестят. Работник хотя и неохотно, но согласился. Он потребовал полведра пива, разбавил его сильно водой, 'чтобы не забуянили', и велел хозяину не выходить из дому, чтоб не попадаться на глаза его знакомым. Батрак позволил ему лишь сидеть у окна и из-за занавесок смотреть, как гости пройдут мимо.
Как эти гости приходили, мужик прозевал. Он слышал лишь пьяный шум в сарае, где жил летом работник, и видел только, как гости, пошатываясь, шли обратно через двор к воротам.
Одеты они были в плохонькое платье. Лица у всех были человеческие, только у каждого с каким- нибудь изъяном: у того харя на сторону перекошена, у другого — рот до ушей и зубы звериные, у третьего — нос нехорош, а у четвертого и совсем лица не было. Одно пятно с бороденкой, картузом дырявым накрытое. Вид у них всех был такой гнусный и страшный, что хозяин строго приказал своему батраку впредь их не принимать, а потом, когда окончился срок годичного найма, не стал и держать его дальше…
Максиму очень хотелось проверить, такие ли, как он слышал в этом рассказе, бывают собою нечистые.
— Ты дай мне, Анисушка, невидим-травы и посади с нею в шкал, где твоя одежа висит, или в скрыню, а я буду в щелку замочную оттуда смотреть, — стал он упрашивать свою подругу.
— Без глаза, верно, хочешь остаться? Ко мне такой гость прилететь должен, что и тебя с собою, чего доброго, в трубу потом, гляди, унесет, да и мне за тебя достанется… Да я совсем и не желаю, чтобы ты на мою муку глядел! Ночуй сегодня у себя дома!
Так Аниска и не позволила Максиму остаться на ночь. Однако парень, мучимый, с одной стороны, ревностью, так как опасался, что вместо нечистой силы к подруге его явится приказчик из соседней усадьбы, и любопытствуя, с другой стороны, посмотреть, какова из себя будет эта самая вражья сила, вышел перед полуночью из своей избы и стал бродить неподалеку от хаты Аниски.
Окна там не светились, и все вокруг было тихо. Стояла морозная безлунная ночь, и лишь звезды ярко горели на черно-синем небе. Максим порядочно прозяб в ожидании и хотел было даже идти домой, когда с темной высоты сверкнула вдруг, падая огненной полосою, красная звездочка и мелкими искрами рассыпалась над Анискиной кровлей. Максим видел, что искры эти, перед тем как исчезнуть в трубе, приняли в сочетании своем вид свернувшегося золотисто-красного крылатого змея.
— Эге, — сказал парень сквозь зубы и, больше не задерживаясь, зашагал домой. У него пропало всякое желание навестить в эту ночь Анисью. Соперничать с Огненным Змеем Максим не имел ни малейшей охоты…
Тут же по дороге решил завтра же взять предлагаемый ему приказчиком задаток и снова уйти в предстоящем посту на работы по сплавке леса.
13
Толстая Марыська была весьма недовольна случившимся. Ребенок, неожиданно родившийся у нее от поспешных ласк затянутого ею в конце концов в лесной омут охотника, начал ей сниться и пугать по ночам. Болотница стала худеть и даже утратила звание 'любимой жены', не вернувшееся, правда, к Куньей Душе, но перешедшее к младшей сестре последней — Малинке.
Пользуясь ослаблением к ней внимания господина, Марыська твердо решила, лишь только представится случай, сбегать на реку узнать там от русалок про участь своего младенца, а если можно будет, то и повидать его самого. Она беспокоилась, между прочим, как отзовется на ее бесперепончатом детище речная вода.
Однако осуществить свое намерение Марыське удалось в силу разных препятствий не раньше как через год.
Улучив однажды ввечеру удобное время, перелезла она в соседнее озеро, быстро его переплыла и, найдя то место, откуда вытекал лесной ручеек, спешно пошла по его течению в направлении к устью…
Лес в этом месте был хвойный. Только по берегам ручья, особенно в тех местах, где желтовато- лиловые стволы сосен отступали от берегов, виднелись здесь и там кусты орешника, ольхи и ивняка, из-под которых глядели порой небольшой голенастый кулик, водяная крыса или свившая себе там гнездо дикая кряковая утка.
Марыська шла вперевалку, с боку на бок, своею обычною для болотной бесовки походкой, не
