– До первого числа еще десять дней.
– Неужели Баррайсы будут считать дни?
– Дядя Теодор – да.
– Аванс. Четыре тысячи франков.
– Я передам, но ответ ты знаешь.
– Что за сброд вы все!
– Боб, ты отказался от всех прав и согласился с ежемесячной суммой.
– Я и не прошу больше, а только раньше.
– Дядя Теодор будет точно следовать тексту договора: первого числа каждого месяца. Ты же знаешь его.
– Тогда дай ты мне четыре тысячи франков.
– У меня Денег только на обратную поездку, не больше.
– У тебя же есть торговая доверенность, черт бы тебя побрал! Выпиши мне чек!
– Как я буду потом за это отвечать? – Хансен сложил газету. Взгляд его скользнул по Клодетт, разговаривавшей с владелицей салона. – Она так дорога?
– Мне нужна травка для нее. Понимаешь? Травка…
– Ты, кажется, хотел отучать ее?
– Медленно, Гельмут, осторожно. Она становится бестией, если ничего не получает.
– И ты собираешься с ней оставаться, Боб? Господи, беги… Как можно дальше убегай…
– От такой женщины? – Боб покачал головой. – Марион хотела меня спасти и сама погибла. А теперь я спасу человека, и я вынесу это! Ты мне не веришь? Ладно, оставь при себе свои вшивые деньги. Эти десять дней я как-нибудь перебьюсь сам…
Он повернулся, подошел к Клодетт, демонстративно поцеловал ее в глаза, обнял за талию и пошел с ней дальше. Солнечная пара… Не каждого дьявола узнаешь по рогам.
Через четыре дня после возвращения Гельмута Хансена во Вреденхаузен грянул гром. В этот день в Канны вернулся Эрвин Лундтхайм и привез четыре ампулы нового наркотика.
Для Клодетт разверзся ад на земле.
Все началось исподволь, едва заметно. Напрасно пытался Боб получить пару ампул в кредит у знакомых торговцев. Он вел переговоры, пока не понял, что в этом деле не бывает кредитов, никто не верит в завтра, здесь не ударишь по рукам, как при покупке, допустим, коня.
Боб унизился до того, что начал клянчить. Он умолял торговцев, обзывал их, угрожал, пока его не вытолкали и один из них – это был девятый по счету – не объяснил ему, как опасно поднимать больше шума, чем нужно.
– Никто не хватится вас, месье, – сказал ему толстый, жизнерадостный турок, владелец магазина восточного искусства. – Помните всегда об этом. Уже многие погубили себя собственным длинным языком.
Озлобленный, проклиная Теодора Хаферкампа, пытаясь найти выход и всюду натыкаясь на пустоту, вернулся Боб в свою квартиру. Он понимал, что попрошайничеством он только взвинтил цены, что теперь за одну-единственную ампулу будут требовать немыслимые суммы.
Еще шесть дней, и придут деньги из Вреденхаузена.
Всего шесть дней… но что такое шесть дней без укола для Клодетт?
Отомкнув дверь, он сразу услышал, как она ходила по комнате. Беспокойно, от стены к стене, как пойманный зверь. Сколько времени еще пройдет, прежде чем она начнет бросаться на стену? Прежде чем начнет визжать и кричать? И наконец распахнет окно и устремится в страшную пропасть, несущую избавление?
Боб Баррайс остановился в прихожей. Он боялся, ясно понимая, что, как только откроет дверь, он покинет нормальный мир и окунется во все более сгущающийся мрак.
Он вздрогнул. Клодетт окликнула его, услышав, что он пришел.
– Это ты, радость моя?
Он несколько раз молча кивнул головой, прежде чем сдвинуться с места и открыть дверь в комнату.
– Да… – прозвучал ненужный ответ.
Она уставилась на него глазами, уже наполовину погруженными в царство необузданных чувств.
– У тебя есть… у тебя есть что-нибудь?
– Нет, – ответил он, едва ворочая языком. – Все они подлецы, подонки, злодеи. Но через шесть дней, Клодетт, через шесть дней мы купим тебе целый ящик. Через шесть дней…
– Шесть дней… – Она произнесла это, растягивая слова, но последний звук взорвался и разлетелся, как стекло, вдребезги. Это был пронзительный вопль из мира, где все человеческие чувства уродливо искажены. – Шесть…
Неожиданно она вскинула руки, как будто хотела натянуть на себя небо. Ее расточительно прекрасное лицо с миндалевидными глазами исказилось в страшной гримасе. Боб Баррайс устремил на нее взгляд,
