стучали себя пальцем по лбу и сочувственно улыбались нам. Может, здесь наша ошибка? В амбициях поколения, которое сначала все превратило в руины, а потом все построило заново? В этой шизофрении нашего века, который сначала сжигает людей напалмом, а потом ждет оваций, когда сожженным дарят мешочек риса? Может, все наше поколение – это одна большая ошибка?»
Хаферкамп сел, неотрывно глядя на телефон. Наследство Баррайсов давило на него, он это чувствовал, но больше всего давил наследник. Боб Баррайс. Плейбой по воспитанию и из принципа. Закоренелый мот и транжира. И кроме того, – это Хаферкамп с ужасом подозревал – Боб Баррайс был психопатом. Безудержный потребитель. Душевнобольной – как продукт сверхозабоченности матери Матильды Баррайс и денег папаши Баррайса. Человек из золотой реторты.
А в итоге: опасный человек!
Тео Хаферкамп позвонил в Аахен. Гельмут Хансен оказался дома, в своей студенческой каморке.
– Приезжай, – усталым голосом произнес Хаферкамп и провел ладонью по глазам. – Боб пропал. Все мы знаем, что это значит…
Меццана – жалкая деревушка в горах к югу от Валлелунджо. Люди, отчаянное мужество которых жить здесь кажется непостижимым, вырубили на горном склоне свои дома, крытые камнем. Над крышами в низкое небо упирается большая круглая вершина Монте-Кристо, напоминающая лысую голову. Солнце выжигает все живое на белых камнях, и тот, кто три дня подряд смотрит на скалу, на четвертый день слепнет. И тем не менее на протяжении веков в Меццане живут около ста двадцати человек – иногда больше, иногда меньше, но всегда свыше ста. Это семьи Бенаджио, ди Лавоньо, Кадамена, Лапарези, Дудуччи, Джованнони, Ферапонте и еще несколько других. А кроме того, больше шестидесяти собак, триста тощих коз, море кур и священник дон Эмилио. Каждый вечер он преклоняет колена в своей маленькой каменной церквушке перед алтарем, вырезанным из корней дерева, и вопрошает Господа: «Почему сотворение мира остановилось в Меццане? Господи, ведь и эти люди – твои дети…» Через Валлелунджо пролегала автострада, ведущая из Палермо в Сиракузы, она приносила на раскаленные улочки дыхание чужого, далекого мира, столь же далекого, как лунный ландшафт. От шоссе ответвлялась узкая грунтовая дорожка и уходила в горы.
Чокки раздобыл подробную карту автодорог, на которой этот путь был обозначен тонкой линией. Красным карандашом он обвел название «Меццана». Боб Баррайс недоверчиво посмотрел на этот красный кружок.
– Откуда ты можешь знать, что именно в этой деревне кто-то умрет, когда мы приедем? – спросил он.
Чокки засмеялся и ответил:
– Это было бы слишком большим везением! Я знаю в Меццане семью Лапарези. Старый Этторе Лапарези – бургомистр этого жалкого селения.
– А как ты вообще попал в Меццану?
– Это долгая история, Боб. – Чокки сидел в глубоком кожаном кресле, пил вино и рисовал на полях карты стилизованные скелеты.
Апартаменты Чокки на родительской вилле были похожи на выставочный зал музея поп-культуры. Четыре комнаты, уставленные модернистской мебелью и увешанные картинами, с лампами, дизайн которых явно опережая свой век, и покрытая серебряной фольгой ванная были как бы отрезаны от реального мира. Кожаные кресла имели форму сжатой со всех сторон чаши – сидеть в них было уютно, но встать можно было, лишь скатившись сбоку на ковер.
– Год назад я путешествовал по Сицилии и потерпел аварию под Валлелунджо. Целую неделю мне пришлось дожидаться запчастей, и я на осле осваивал окрестности. Что мне еще оставалось делать? Так я попал в Меццану. Никогда ее не забуду. Горстка домов, приклеившихся к лысому черепу скалы. «Они же должны поджариваться, эти люди, – думал я. – Ведь они живут на вечно раскаленной сковородке. Почему они не шипят, как колбаса?» Меня это просто потрясло, и я угостил бургомистра Лапарези кувшином вина. А потом мы пьянствовали подряд три дня и три ночи. С тех пор мы друзья. – Чокки перестал рисовать скелеты. – Если где-нибудь в округе появится труп, Этторе нам его достанет!
И вот Боб Баррайс и Чокки свернули с автострады под Валлелунджо и затряслись по узкой дороге через раскаленные горы. Уже пятый день они были в пути. Чокки, взявший на себя бухгалтерию, заносил в «бортовой журнал» все события. Он добросовестно записывал:
5 мая. Отъезд из Эссена. Прибытие в Комо – 23.17. Отель «Гардения». Смертельно устали, тем не менее в баре познакомились с Лаурой и Виолеттой. Жеребьевка: Лаура – для меня. Было очень хорошо.
6 мая. Автострада дель Соле. Под Римом посадили двух англичанок, Мейбл и Джейн. В сосновой рощице на виа Аппиа антика большой секс. Мейбл была обворожительна. Боб поехал с Джейн к древнеримскому захоронению и оставил малышке синяк на левом бедре. Высадили их в Остии. Переночевали в мотеле. В соседнем номере парочка трудилась всю ночь. Не сомкнул глаз. Обидно только слушать.
7 мая. Поздно приехали в Реджо-ди-Калабрия. Паромы уже не ходят. Переночевали в отеле «Парадизо». Горничная Лиза из Эммериха на Рейне счастлива встретить земляка. Добрый немецкий праздник в постели. Боб остался один. Слуги и официанты охраняли его, как политика. Его ангельское лицо свело с ума здесь всех баб.
8 мая. Переправились в Мессину. Познакомились с Розой и Джулией. Горячи, как сицилийское солнце. Остаемся в Мессине. Снова жеребьевка. Бобу достается Роза. В комнате оказалось, что Роза – трансвестит. И это Бобу! Я чуть не катался от смеха.
9 мая. Район боевых действий. Позади Катания…
Это была последняя запись. До сих пор было лишь беспечное описание прелестей жизни. Дальше фразы должны были бы звучать серьезнее; например, так: «Прием товара. Возвращение на большую землю…»
Чокки позаимствовал для этого жуткого приключения из семейного автопарка мощный универсал, на котором обычно старый Чокки ездил на охоту. Он был выкрашен в зеленый цвет, выглядел неприметно, и – как установил Чокки – в нем могли разместиться четыре «анатомических объекта».
Чокки заказал в Эссене по своим эскизам у столяра массивный деревянный ящик с привинчивающейся крышкой, обитый изнутри двухсотмиллиметровым слоем изоляции, сохранявшей холод. Во время последней остановки в Мессине Боб и Чокки заморозили в холодильнике десять больших пакетов с водой и положили их в ящик. Если его не открывать, холод продержится в нем двадцать четыре часа.
