поскольку начинается учебный год, и в этом году она заканчивает школу, она хочет поставить меня в известность, что она будет встречаться с другим.
– После этого вы как-то общались?
– Нет. – Он встал и взял ее за руку. – А ты мне расскажешь что-нибудь о себе за обедом, хорошо?
Она взглянула на него широко раскрытыми от удивления глазами, и он тут же понял, что она неправильно его поняла.
– О, вечно ты все не так понимаешь, неужели ты думаешь, что я способен задать даме неджентльменский вопрос? Я хотел спросить тебя о твоих текущих делах, о том, почему тебе приходится скрываться здесь.
– Пойду займусь обедом, – объявила она, умышленно не обращая внимания на вопрос, и, пригнув голову, вышла в спальню.
– Все равно я рано или поздно все узнаю, – сказал Эвен сам себе и занялся пробками.
– У тебя или тепловой удар, или помутнение рассудка, – объявил Эвен, входя в комнату. – Что именно, отвечай!
– И то, и другое, – нагло сказала она, и взгляды их встретились. Стол, уставленный яствами, выпивкой и свечами, разделял их и являлся последним физическим препятствием. Глаза Эвена стали серьезными и чувственными, а с лица сползло выражение добродушия, которое оно несло на себе все то время, что он пребывал в коттедже.
– Иди сюда, – резко сказал он.
– О, Эвен, – она подошла и упала в его объятия и подставила губы под его поцелуй. Он стал спускать платье с вырезом ниже плеч все ниже и ниже, приговаривая:
– Я знаю, дорогая, я знаю…
Дыхание его было горячим, и он осыпал поцелуями ее шею и плечи. Она взяла его руку и поцеловала костяшку, оцарапанную, когда он привешивал кондиционер.
– Мне так хочется довериться тебе.
– Подожди, постой! – Он сделал шаг назад.
В глазах ее вспыхнуло смятение:
– Что случилось? – задыхаясь, спросила она.
– Я хочу тебя, Холли.
Улыбка зажглась на ее лице.
– Хочешь, пойдем в спальню?
Он покачал головой:
– Прямо здесь, – и указал на пол, – или на столе.
– Но я не хочу, мы не будем заниматься любовью!
Он смотрел, как меняется цвет ее лица, оно раскраснелось не от жары и не от неудовлетворенного желания, оно вспыхнуло от смущения.
– А причина этого совсем иная, чем ты думаешь.
– А откуда ты знаешь, что я думаю?
Взгляд ее требовал объяснения.
– Холли, просто выслушай меня, это очень тяжело и мне, и тебе, ты очень много значишь для меня теперь, поэтому ни один раз прямо здесь, ни целая ночь в твоей постели не дадут мне того, чего я хочу, того, что мне нужно, что нужно нам обоим.
– И что нам нужно?
– Нужно, чтобы ты, черт возьми, наконец, сказала мне, в чем дело?
Он протянул к ней руки и снова надвинул на плечи эластичную кайму.
– Пойми меня правильно, это не игра и не желание показать свою власть, мы оба будем в проигрыше, пока ты не поделишься со мной, потому что все это время я буду все так же хотеть тебя, так что расскажи мне все побыстрее, поскольку с каждой секундой промедления я теряю нервные клетки.
Он увидел, как дрогнул ее подбородок, когда она украдкой взглянула ему в лицо и тут же снова отвернулась. Он чувствовал, что решимость его ослабевает, а перед глазами все расплывается от тревоги за нее. Господи, как он не хочет видеть ее в отчаянии, тем более что сейчас он и сам прикладывает к этому руку. Какой-то части его хотелось уйти, выйти за ограду и подышать свежим морским воздухом, в котором не нависают неразрешимые проблемы, но при этом ему хотелось, чтобы и она была с ним. Он подвинул к ней стул, и она, пробормотав «спасибо», уселась.
– В гуакомоли помидоры с твоего огорода, – сказала она, изо всех сил стараясь придать многозначительность этой простой фразе. – Я их никакой химией не поливала, чтобы ты знал. – Она подвинула к нему блюдо с энчиладо. – А всю эту мелкую пакость я ощипывала сама, конечно времени у меня было предостаточно.
Ее взгляд поднялся от блюда и встретился с его.
– Но я не жалуюсь.
Он взял блюдо и наложил себе щедрую порцию.
– Конечно, нет, не могла бы передать мне острый соус, спасибо, кстати, ты когда-нибудь бывала на
