их возвышение перед лицом единственной подлинной веры в Иисуса Христа, нашего Господа и Спасителя, — это все противоречит Его воле. И этот человек, преподобный Фолкнер, выступает на переднем крае борьбы против всего этого. Теперь его единственная надежда на честный суд, где он сможет достойно защитить себя, а для этого ему нужны деньги. Ему нужен фонд, который поможет этому святому человеку выбраться из тюрьмы и оплатить услуги лучшего адвоката. И это то самое дело, которое вы, парни, можете поддержать: дайте, кто сколько сможет. Я насчитал нас здесь около сотни. Каждый из вас даст двадцать баксов — я знаю, что для некоторых из вас это большая сумма, — и мы соберем две тысячи долларов. Если кто-то из вас может дать больше — хорошо, это все пойдет на благое дело. Запомните мои слова: он не единственный, кто предстает перед неправедным судом. Это не только его жизнь. Это наша жизнь, наша вера, наша судьба, наше будущее, которые будут стоять перед судом вместе с ним! Проповедник Аарон Фолкнер представляет нас всех, и если он проиграет, то проиграем и мы вместе с ним. С нами — Бог! Бог даст нам силу! Хайль победа! Хайль победа!
Лозунги были подхвачены толпой, когда мужчины стали продвигаться внутри нее с ящиками для пожертвований. Я видел, как старые бумажки в десять, пять долларов нырнули внутрь, но большинство давали по двадцать, иногда по пятьдесят или даже сто. При строгом подсчете я прикинул, что Боуэн этим днем наберет около трех тысяч долларов. Согласно сообщению в сегодняшней газете, в которой был комментарий к предстоящему слету, люди Боуэна работали не покладая рук с первых минут после ареста Фолкнера, используя все возможности: от распродаж старых вещей до выездных пикников и лотереи с главным призом — грузовиком марки «додж», пожертвованным симпатизирующим им автодилером. Тысячи билетов уже были проданы по 20 долларов за каждый. Боуэну даже удалось заставить принимать участие в акциях тех, кто обычно не был связан с его делами — огромную аудиторию преданных Фолкнеру последователей, которые видели в нем Божьего человека, осужденного за веру, похожую, если не тождественную их убеждениям. Боуэн сумел подать арест Фолкнера и суд над ним как акт осуждения добродетели и поругания веры, борьбы между теми, кто боялся и любил Бога, и теми, кто отвернулся от Создателя и стал гонителем истинной веры. Когда был поднят вопрос о жестокости, Боуэн уклонялся от обсуждения, возражая, что вера Фолкнера была чиста и его нельзя считать виновным во всем, что сделали остальные, даже если его причастность во многих случаях была доказана. Расистские выпады приберегались для старой гвардии и для тех случаев, когда поблизости не было телекамер и микрофонов. Сегодня же он проповедовал для новообращенных или тех, кто собирался присоединиться к ним.
Боуэн сошел со сцены, люди обступили его, чтобы пожать ему руку. Сразу же за ограждением были установлены два стола на козлах так, чтобы женщины, которые находились там же, могли разложить на них вещи, привезенные для продажи: флаги Ку-Клукс-Клана, боевые знамена нацистов, украшенные орлами и свастикой, наклейки на автомобили, сообщающие, что водитель «Белый по рождению, южанин милостью Божьей». Здесь также были кассеты и лазерные диски с музыкой кантри и вестерн, хотя, я думаю, они были того сорта, который Луис вряд ли захотел бы иметь в своей коллекции. Очень скоро торговля у обеих женщин пошла очень бойко.
Рядом со мной появился человек, одетый в темный костюм и белую рубашку. Парадный прикид дополняла совершенно нелепая бейсболка. Лицо было красно-сизым и плохо выбритым. Кустики светлых волос торчали на скулах, как редкая растительность на неплодородной земле. Тени окружали его глаза. Я видел наушник в его левом ухе, присоединенный проводом к аппарату на поясе. Я моментально ощутил беспокойство и тревогу. Возможно, виной тому его странный вид, но от него определенно веяло чем-то нереальным, потусторонним. И еще я ощутил специфический запах, похожий на запах горящей нефти.
Запах медленного сожжения.
— Мистер Боуэн хочет поговорить с вами, — сказал он.
— Это была группа «Рамоны», — сообщил я. — Запись на диске. Я сделаю для него копию, если ему понравилось.
Он смотрел не мигая.
— Я же сказал, мистер Боуэн хочет поговорить с вами.
Я пожал плечами и последовал за ним сквозь толпу. Боуэн уже закончил пожимать руки своим бойцам и прошел в небольшую зону, отгороженную белой парусиновой занавеской, которая была натянута около грузовика. За занавеской стояли стулья, портативный холодильник и стол с переносным вентилятором посередине. Мне указали на Боуэна, который сидел на одном из стульев, потягивая пепси из банки. Мужчина в бейсболке остался, а остальные быстро вышли, чтобы оставить нас наедине. Боуэн предложил мне выпить. Я отказался.
— Мы не ожидали увидеть вас здесь сегодня, мистер Паркер, — сказал он. — Вы решили присоединиться к нашему делу?
— Я что-то не вижу здесь никакого дела, если не считать делом созыв простаков для вытряхивания из них мелочи.
Боуэн обменялся взглядом, выражающим разочарование, с тем, кто привел меня сюда, и его глаза налились кровью. Хотя Боуэн якобы занимал руководящий пост, казалось, он подчиняется человеку в костюме. Даже поза вождя подтверждала, что он опасается этого человека: он сидел вполоборота с опущенной головой и выглядел при этом как сторожевой пес.
— Я должен был представить вас, — сказал он. — Мистер Паркер, это мистер Киттим. Рано или поздно мистер Киттим собирается преподать вам суровый урок.
Киттим снял свои очки. Глаза оказались зелеными, пустыми, как необработанные изумруды с трещинами.
— Простите, что не пожимаю руки, — сказал я ему. — Вы выглядите так, будто сейчас рассыпетесь на кусочки.
Киттим не отреагировал на колкость, но запах бензина усилился. Даже нос Боуэна слегка сморщился. Пламенный вождь допил свою колу и выбросил жестянку в мусорное ведро.
— Зачем вы здесь, мистер Паркер? Если я поднимусь на сцену и объявлю публике, кто вы такой, полагаю, ваши шансы вернуться обратно в Чарлстон целым и невредимым будут нулевые.
Возможно, мне следовало удивиться, что Боуэну известно, где я остановился, но я не удивился.
— Вы следите за моими передвижениями, Боуэн? Я польщен. Кстати, это не сцена. Это грузовик. Не заноситесь. Вы хотите рассказать заблудшим, кто я, так пойдите и сделайте это. Телекамеры это с удовольствием скушают. А что касается того, почему я здесь, так я просто хотел взглянуть на вас, посмотреть, действительно ли вы такой дурак, каким кажетесь.
— Почему это я дурак?
— Потому что поставили себя в один ряд с Фолкнером. А если бы вы были умнее, вы бы заметили, что он сумасшедший, гораздо более сумасшедший, чем все ваши дружки.
Глаза Боуэна стрельнули в сторону другого человека.
— Я н-не считаю мистера Киттима... сумасшедшим, — выдавил он с таким видом, словно вынужден был сжевать лимон целиком.
Я проследил за его взглядом. Ошметки сухой кожи, застрявшие в островках волос на лице Киттима, пульсировали под давлением нахлынувшего на него гнева. Казалось, он вот-вот лопнет. Этот малый находился в критическом состоянии №22: чтобы так выглядеть и чувствовать себя так да при этом не сойти с ума, надо уже быть законченным психом.
— Отец Фолкнер — человек невинно осужденный, — заключил Боуэн. — Все, что мне нужно, это увидеть, как свершится правосудие, а правосудие — это его полное оправдание и освобождение.
— Фемида слепа, но не глупа, Боуэн.
— Иногда и то и другое вместе. — Он поднялся. Мы были почти одного роста, но он шире меня. — Преподобный Фолкнер скоро станет центральной фигурой для нового движения, объединяющей фигурой. Мы привлекаем все больше и больше сторонников в наши ряды. С людьми приходят деньги, сила и влияние. Это совсем несложно, мистер Паркер. Это все очень просто. Фолкнер — это средство. А я — альфа и омега нашего дела. Теперь я предлагаю вам уехать и полюбоваться видами Южной Каролины, пока вы еще в состоянии это сделать. У меня такое ощущение, что это ваш последний шанс. Мистер Киттим проводит вас до машины.
С Киттимом рядом я прошел через толпу. Команды телевизионщиков уже упаковали свои вещи и уехали. К празднованию присоединились дети, которые принялись бегать между ног своих родителей. Музыка
