— Не верю. Вы думаете, Он слушал и наблюдал, как умирал ваш сын? Или, еще хуже, Он слушал и наблюдал, но решил ничего не предпринимать?
Старик невольно содрогнулся от боли, причиненной словами Эйнджела, но тот, казалось, не заметил реакции собеседника. Эпштейн подавил выражение ярости и горя на своем лице.
— Вы говорите о моем сыне или о себе? — мягко спросил он.
— Вы не ответили на вопрос.
— Он — Создатель: все на свете — плод Его творения. Я не пытаюсь изобразить, что мне ясен Божий промысел. Вот почему я читаю Каббалу. Я даже не понимаю всего, о чем там написано, но мне понемногу открывается ее великий смысл.
— И что же там написано в качестве объяснения мучений и смерти вашего сына?
На сей раз Эйнджел заметил, какую боль его слова причинили старику.
— Простите, простите меня! — сказал он, краснея. — Иногда я прихожу в ярость.
Эпштейн кивнул:
— Я тоже бываю зол. Наверно, это говорит о гармонии между верхним и нижним мирами, между видимым и невидимым, между добром и злом. Миром над нами и миром под нами с ангелами, которые перемещаются между ними. Настоящими ангелами, а не по названию только.
Он улыбнулся.
— И, после того как я прочел все это, я стал размышлять о сущности вашего друга Паркера. В Зогаре написано, что ангелы должны облачиться в земные одежды, когда они сходят в этот мир. Интересно, является ли одинаково справедливым для ангелов добра и зла, что они должны пребывать в нашем мире переодетыми. Об ангелах Тьмы говорится, что их пожирают другие создания — ангелы разрушения, приносящие мор, ненависть и ярость, которые выражают гнев Божий. Два воинства Господа сражаются друг с другом, потому что Всемогущий создал зло, которое служит Его целям, как и добро. Я должен верить в это, иначе смерть моего сына не имеет никакого смысла. Я должен верить, что его страдания — это часть общей картины, которую я не в состоянии охватить взглядом, жертва во имя более высокой цели подлинного добра.
Бен Эпштейн наклонился вперед:
— Может быть, ваш друг — один из этих ангелов, — заключил он. — Один из служителей Бога: разрушитель, в то же время восстанавливающий гармонию между мирами. Возможно, его подлинная природа скрыта от нас, а может, и от него самого.
— Не думаю, что Паркер — ангел, — усмехнулся Эйнджел. — Я полагаю, что и он так не думает. Если Берд начнет твердить, что он ангел, его жена заставит его доказать это делом.
— Вы уверены, будто все это — бредни старика? Возможно, так оно и есть. Стало быть, стариковские бредни, — он отмахнулся от своих слов изящным жестом руки. — Итак, что привело вас сюда, мистер Эйнджел?
— Мне хочется спросить кое о чем.
— Я расскажу вам все, что смогу: вы наказали того, кто отнял у меня сына.
— Верно, — сказал Эйнджел. — И теперь я собираюсь уничтожить того, кто послал его.
Эпштейн сморгнул.
— Он в тюрьме.
— Его собираются освободить.
— Если они его отпустят, придут другие люди. Они будут защищать его, и они спрячут его так, что вы не сможете до него добраться. Он очень важен для них.
Такого Эйнджел не ожидал. Он ошарашенно смотрел на старика.
— Не понимаю. Чем он для них так важен?
— Тем, что он собой представляет, — вздохнул Эпштейн. — Вы знаете, что такое зло? Это отсутствие сочувствия: отсюда проистекает все зло на Земле. Фолкнер — пустое место, существо, в котором нет никаких чувств, и он настолько близок к абсолюту, к абсолютному злу, насколько это вообще возможно в нашем мире. Но Фолкнер страшен не только этим: у него есть способность аккумулировать бесчувственность других людей. Он, как энергетический вампир, повсюду распространяет свою заразу. Потому что одно зло притягивает к себе другое, и людское и демоническое, — вот почему они постараются защитить его. А ваш друг Паркер страдает от любви к людям, у него слишком обостренные чувства. Он представляет собой полную противоположность Фолкнеру. Он, случается, разрушает, впадает в гнев, но это — праведный гнев, а не просто ярость, которая греховна по сути и действует наперекор воле Божьей. Я смотрю на вашего друга и вижу его колоссальные возможности в действии. Если и добро и зло — порождения Всевышнего, то зло посетило Паркера, отняв у него жену и ребенка, что и послужило инструментом для добра так же, как и смерть Джосси. Посмотрите, скольких адептов зла выследил ваш друг, и в результате был восстановлен мир для остальных — живых и мертвых, восстановлен баланс между мирами. В том, что Паркер чувствует себя ответственным за все, что ему пришлось пережить, я вижу промысел Божий. Эйнджел недоверчиво покачал головой:
— Стало быть, это своего рода испытание для него или для всех нас?
— Нет, не испытание — возможность доказать самим себе, что мы достойны спасения, возможность найти пути к спасению и, может быть самим обрести его.
— Меня больше заботит реальный мир, а не тот.
— Это одно и то же. Они оба реальны и не отделены друг от друга, между ними только тонкая черта. И ад и рай начинаются прямо здесь.
— Ну да, один из них — точно.
— Вы разгневанный человек, не так ли?
— Я пришел сюда за помощью, а выслушал еще одну проповедь. И я еще раз приду.
Эпштейн поднял руки, словно защищаясь и улыбнулся:
— Итак, вы здесь, потому что вам нужна наша помощь? Наша помощь в чем?
— Роджер Боуэн.
Улыбка Эпштейна стала шире.
— С превеликим удовольствием, — сказал он.
Глава 18
Я покинул Адель Фостер и направился обратно в Чарлстон. Ее муж стал навещать «Лэп-Ленд» незадолго до своей смерти, и это был тот самый клуб, в котором работал Терезий. Терезий намекнул мне что Эллиот знает больше, чем рассказал мне, об исчезновении матери и тети Атиса Джонса, а из того что удалось узнать Адель Фостер, стало ясно, что Нортону и группе его бывших друзей сейчас серьезно угрожает какая-то внешняя сила. В эту компанию входил младший Ларуз и трое уже погибших мужчин: Лэндрон Мобли, Греди Труэт и Джеймс Фостер.
Я снова попытался дозвониться Эллиоту, но безрезультатно, потом поболтался вокруг его офиса на перекрестке, который местные называли Угол Четырех Законов, поскольку церковь Святого Михаила архангела, Федеральный суд, здание суда штата и мэрия здесь смотрели окнами друг на друга. Контора Эллиота занимала место в доме еще с двумя юридическими фирмами, у всех был один общий вход с улицы. Я сразу же направился на четвертый этаж, но здесь за матовым стеклом двери не было никаких признаков жизни. Я снял свой пиджак, прижал его к двери и использовал рукоятку пистолета, чтобы пробить отверстие в стекле. Затем просунул руку в образовавшуюся дыру и открыл замок. Небольшая приемная со столом секретаря и шкафами с папками вела в офис Эллиота. Дверь оказалась не заперта. Внутри кабинета все ящики были выдвинуты и папки с делами разбросаны по креслам и столу. Кто бы это ни был, мужчина или женщина, он точно знал, что ищет. В кабинете не осталось ежедневника, книги с телефонами и адресами, а когда я попытался заглянуть в компьютер, то оказалось, что требуется ввести пароль для доступа. Я провел несколько минут, изучая расставленные в алфавитном порядке дела, но не смог найти ничего на Лэндрона Мобли и на Атиса Джонса, что бы не было мне известно. Я выключил свет, перешагнул через осколки стекла у двери и тихо прикрыл ее.
Адель дала мне адрес Фила Поведы, одного из быстро тающей компании друзей. Я подъехал к его дому в Хэмптоне в тот момент, когда высокий человек с длинными черными волосами с проседью и пестрой бородой закрывал дверь своего гаража. Когда я подошел к нему, он замер. Человек казался нервозным и расстроенным.
