перед нами.
— Вы показывали это полиции?
— Эллиот велел мне не делать этого, — покачала она головой.
— А он объяснил вам, почему?
— Нет. Он сказал только, что будет лучше не показывать им рисунки.
Я рассортировал наброски, откладывая изображения женщины в сторону, и обнаружил серию из пяти пейзажей. Каждый из них изображал одно и то же место: гигантскую яму в земле, окруженную деревьями, похожими на скелеты. На одном из рисунков из ямы поднимался столб огня, но и в нем легко угадывался силуэт женщины, обернутой языками пламени.
— Это место существует?
Миссис Фостер взяла у меня рисунок и принялась его изучать, потом вернула его мне, пожав плечами:
— Не знаю. Вам надо было бы спросить Эллиота. Он мог знать.
— Я не смогу сделать этого, пока не найду его.
— Боюсь, с ним что-то случилось, может быть, то же самое, что произошло с Лэндроном Мобли.
На сей раз, я услышал неприязнь в ее голосе, когда она произносила имя Мобли.
— Он вам не нравится?
Она нахмурилась.
— Лэндрон был скотиной. Я не знаю, почему они позволили ему оставаться с ними. Нет, знаю. Когда они были молодыми повесами, он мог доставать для них разные вещи: наркотики, спиртное, а может, и женщин. Он знал места, где это искать. Мобли был не такой, как Эллиот или другие. Не имел ни денег, ни внешности, ни колледжа за спиной, но всегда был готов отправиться в те места, куда благополучные мальчики ходить боялись, по крайней мере, в первый раз.
Нортон, довольно сильный адвокат, согласился представлять интересы Мобли в суде, несмотря на то, что это не принесло бы ему никаких доходов. А ведь это тот же Эллиот Нортон, который рос вместе с Ларузом-младшим, а теперь представлял интересы молодого человека, обвиняемого в убийстве его, Ларуза, сестры. Час от часу не легче.
— Вы говорили, что они совершили что-то, когда были молодыми, и теперь это что-то вернулось и охотится на них. У вас есть какие-нибудь мысли по поводу того, что бы это могло быть?
— Нет. Джеймс никогда не говорил об этом. Мы были не очень близки в последнее время. Он так сильно изменился: ничего общего с человеком, за которого я выходила замуж. Он опять начал якшаться с Мобли. Они вместе охотились на Конгари, потом Джеймс начал посещать стрип-клубы. Я думаю, он встречался и с проститутками.
Я аккуратно положил рисунки на стол.
— Вы знаете, куда именно он ходил?
— Я следила за ним два или три раза. Он всегда отправлялся в одно и то же место, потому что туда любил ходить Мобли, когда бывал в городе. Это «Лэп-Ленд».
Пока я беседовал с Адель Фостер, окруженный образами призрачной дамы, мужчина с растрепанными волосами в ярко-красной рубашке, синих джинсах и растоптанных башмаках брел по Нью-Йорку вверх по Норфолк-стрит, что в Нижнем Ист-Сайде, и остановился в тени Оренсанс-Центра — старейшей синагоги города. Был жаркий вечер, и он взял такси, чтобы доехать сюда, не страдая от жары и неудобств метро. Длинная цепочка детей, растянувшаяся между двумя женщинами, по виду членами еврейской общины, прошествовала мимо него. Одна из цепочки, маленькая девочка с темными кудряшками, улыбнулась незнакомцу, проходя мимо, и он улыбнулся в ответ, и вот уже она скрылась за утлом, повернув на соседнюю улицу.
Мужчина поднялся вверх по ступенькам, открыл дверь и вошел в здание синагоги. Он услышал шаги позади себя и обернулся, чтобы увидеть старика с веником в руках.
— Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил уборщик.
— Мне нужен Бен Эпштейн, — сказал посетитель.
— Его здесь нет, — последовал ответ.
— Но он здесь бывает?
— Иногда.
— Вы ждете его сегодня вечером?
— Может быть. Он приходит и уходит.
Посетитель отыскал в углу стул, развернул его так, чтобы спинка была обращена к двери, и осторожно уселся на него верхом, немного поерзав и устроившись поудобнее. Он положил подбородок на сцепленные руки и начал внимательно разглядывать старика.
— Я подожду. Я очень терпелив.
Старик пожал плечами и начал подметать.
Прошло пять минут.
— Эй, — окликнул его посетитель. — Я сказал, что очень терпелив, но я же не каменный, черт возьми. Сходите и позовите Эпштейна.
Старик вздрогнул, но продолжал подметать.
— Ничем не могу помочь.
— А я думаю, что можете, — сказал посетитель, и от его тона старик буквально примерз к тому месту, где стоял. Посетитель не шелохнулся, но его добродушие, которое заставило маленькую девочку улыбнуться, теперь исчезло без следа.
— Скажите ему, что это насчет Фолкнера. Эпштейн придет.
Он закрыл глаза, а когда открыл их снова, на месте, где только что стоял старик, кружился столб пыли.
Эйнджел снова закрыл глаза и принялся ждать.
Было почти семь часов вечера, когда появился Эпштейн в сопровождении двух мужчин, чьи свободные рубашки навыпуск не могли скрыть оружия под ними. Увидев человека, сидящего на стуле, Эпштейн расслабился и показал своим охранникам, что они могут оставить его наедине с посетителем. Затем он тоже взял стул и сел напротив Эйнджела.
— Вы знаете, кто я? — спросил Эйнджел.
— Знаю, — кивнул Эпштейн. — Вас зовут Эйнджел. Странное имя, потому что я не вижу в вас ничего ангельского.
— Да и нет ничего ангельского, на что бы стоило смотреть. Зачем оружие?
— Нам угрожают. Мы полагаем, что только что потеряли одного из наших молодых людей. Теперь мы должны найти человека, который виновен в его смерти. Вас прислал Паркер?
— Нет, я пришел сюда сам. С чего вы взяли, что меня прислал Паркер?
Эпштейн выглядел удивленным.
— Мы недавно говорили с ним, незадолго до того, как узнали о том, что вы здесь. Мы предположили, что оба эти события связаны между собой.
— Да уж, воистину, великие умы мыслят одинаково.
Эпштейн вздохнул:
— Он однажды процитировал мне Тору. Я был потрясен. Вы же, я полагаю, несмотря на свой ум, не станете мне цитировать Тору. Или Каббалу.
— Точно, — подтвердил Эйнджел.
— Перед тем как прийти к вам, я читал Шефер Ха Бахир — Книгу Сияния. Я давно задумывался о ее значении, а теперь, после смерти моего сына, размышляю об этом гораздо чаще. Мне хотелось постичь смысл его страданий, но я недостаточно мудр, чтобы понять, что там написано.
— Вы полагаете, страдание должно иметь какой-то смысл?
— Все имеет смысл. Все в мире создано Богом.
— В таком случае, когда я предстану перед лицом Создателя, у меня найдется пара «теплых» слов для Него.
Эпштейн зябко, по-стариковски потер руки и грустно улыбнулся:
— Скажите им. Он всегда слушает, всегда наблюдает.
