свидетеля к присяге.
Взгляд Беатрис красноречивее слов. Этот бой она проиграла, но война еще не закончена.
По Баку Хаммонду видно, что ему терять нечего. Ему разрешено было надеть на суд собственную одежду, но она на нем болтается. Ни ремня, ни шнурков нет. Волосы у него взлохмачены, на щеках щетина, под глазами круги.
Бак выше Гарри сантиметров на пять, но он сутулится — его спина словно согнулась под невидимой ношей. По его огромным серым глазам трудно что-нибудь понять. Дело не в том, что у него не осталось никаких вопросов, просто на вопросы, которые его действительно интересуют, нет ответов.
Но он попросит, чтобы его отпустили домой. Он сделает это ради Патти, а не ради себя, потому что ему все равно. И моя задача — предоставить ему такую возможность.
Все очень просто. Мы начнем с вопросов, отвечая на которые Бак опишет свою жизнь до 19 июня. Присяжные узнают, как этот человек ходил каждый день на работу, ужинал по вечерам с женой и сыном. Они узнают чуть больше про человека, который родился и вырос на Кейп-Коде и впервые столкнулся с законом только полгода назад. Они узнают, как внезапно изменилась его жизнь.
Конечно же, будут трудности со Стэнли. Жилка у него на лбу набухла, он сидит на краешке стула, готовый в любую минуту вскочить. Он, по-моему, хочет выразить протест еще до того, как я задам первый вопрос.
Судья Беатрис Нолан с огромной радостью примет все возражения Стэнли. С ней нам тоже будет нелегко справиться.
— Мистер Хаммонд, назовите, пожалуйста, для протокола ваше полное имя.
— Уильям Фрэнсис Хаммонд. Но все называют меня Баком.
Стул под Стэнли скрипит. Я оборачиваюсь и вижу, как он шепчет одними губами: «Слухи».
Неужели он серьезно?
Он машет мне рукой, дает понять, что на первый раз прощает. Он разумный человек, не будет лезть с такими мелочами.
Я снова смотрю на Бака. Он спокоен и ждет следующего вопроса. Мелкой выходки обвинителя он не заметил.
Бак прав. Стэнли никому не интересен. И его злобные нападки не имеют никакого значения. Так же, как и мои предварительные вопросы.
Присяжные знают, кто такой Бак Хаммонд. Они знают, где он живет, видели его жену. О его возрасте они могут догадаться, и им все равно, как он зарабатывает на жизнь. Они знают, что он сделал с Гектором Монтеросом. Важно только одно: почему он это сделал.
Я подхожу к столу и достаю из портфеля две фотографии. На обоих Билли. До — и после.
Бак не видел этих фотографий. Первый снимок сделан им самим, но пленку проявили, когда он уже сидел в тюрьме. Второй сделали во время вскрытия. Так положено.
Обычно не рекомендуется предпринимать ничего неожиданного для свидетеля. Но это не было обычным убийством, и сам процесс тоже нельзя назвать обычным.
Гарри располагает пюпитр так, чтобы его видели и Бак, и присяжные. Я ставлю на него первую фотографию: улыбающийся Билли стоит на фоне заката на пляже. В одной руке у него удочка, в другой — здоровенная, почти метровая, рыбина.
— Вы знаете, кто это?
Бак смотрит на снимок и моргает. В глазах у него слезы.
— Да. Это мой сын Билли.
— Кто сделал этот снимок?
— Я. Мы с ним ходили на рыбалку. Билли уже поймал несколько окуней, но этот, — показывает Бак на рыбину, — был самый большой.
— Когда это было?
— В субботу, двенадцатого июня. За неделю до…
— До чего?
— Ваша честь!
Беатрис успела схватить молоток еще до того, как Стэнли заговорил.
— До чего, Бак?
— Ваша честь!
Молоток стучит.
Я знала, что это произойдет, но не думала, что так сразу. Надеялась, что мне удастся задать хотя бы пяток вопросов до того, как судья с обвинителем начнут применять силовые приемы. Но я готова. Я все спланировала заранее. И намереваюсь заткнуть рот обоим оппонентам.
— До чего, Бак?
— Ваша честь!
Беатрис наклоняется ко мне, но я не оборачиваюсь. Я не свожу глаз с Бака.
— Адвокат! — рявкает она. — Поступило возражение.
— Я его не слышала, ваша честь. До чего, Бак?
Беатрис стучит молотком и тычет им же в Бака:
— Свидетель должен молчать. Адвокат, у мистера Эдгартона возражение.
Она шумно дышит, а я оборачиваюсь к ней:
— Нет, ваша честь. Никакого возражения не поступало.
Я указываю на протоколиста. Глаза у него вылезают из орбит, но он продолжает печатать.
— По-видимому, возражение есть у вас, судья. Так выскажите же его.
Когда я снова смотрю на нее, рот у нее открыт — она словно готовится запеть оперную арию.
— Давайте же, судья. Внесите свое возражение в протокол. И мы попросим, чтобы высшие инстанции его рассмотрели.
Намека на апелляционную комиссию Беатрис снести не может.
— Одну минутку, адвокат!
— Нет, судья. Сейчас не ваша очередь. Мой свидетель дает показания, и я должна задавать ему вопросы. Прервать нас не имеет права никто, даже вы, если только этот человек… — я тычу ручкой в сторону Стэнли, и тот отступает на шаг, — не выскажет своих возражений. Членораздельных!
Теперь и у Стэнли рот нараспашку. Может, им надо петь дуэтом?
— Обвинитель — он, а не вы, судья. И высказывать возражения входит в его обязанности. «Ваша честь» — это не возражение. Этих слов нет в правилах допроса свидетелей. Если обвинитель не может обосновать свое возражение, судья не имеет права его принять.
Молоток застывает в воздухе. Беатрис, по-моему, с удовольствием опустила бы его на мою голову.
— А если вы не принимаете возражения, то этот человек, — указываю я на Бака, — продолжит говорить.
Бак поднимает голову, а я оборачиваюсь к присяжным. Они не сводят с меня глаз.
— В конституции сказано, что Баку Хаммонду должно быть предоставлено слово.
Стэнли продолжает стоять, но ничего не говорит. Беатрис кладет молоток на стол.
Я принимаю это за разрешение продолжать.
— Давайте вернемся к нашему разговору, Бак. Пока у нас еще есть эта возможность.
— Довольно, адвокат! — Беатрис снова стучит молотком. — Еще одна ремарка от вас, мисс Никерсон, и я вам устрою перерыв. Причем длительный.
Я не обращаю внимания ни на Стэнли, ни на Беатрис, ни на протоколиста. То, что сейчас происходит, касается только Бака и присяжных.
— Что Гектор Монтерос сделал с Билли?
В наступившей тишине присяжные смотрят то на пюпитр с фотографией, то на Бака.
— Забрал, забрал его с пляжа. — Бак вцепляется в подлокотники кресла. — Сделал ему больно.
— Как?
Некоторые из присяжных тоже вцепляются в подлокотники кресел. Они больше не хотят слышать эту
