ней:
– Давай признаемся старику.
– Ты один это придумал или с товарищами? – она заманила его в кусты черешни, с ужасом и гневом воскликнула, закатывая глаза: – Неужели пьешь? Целыми бочками укатываешь? – И, оттесняя его к забору, приказала: – Начистоту говори! Никаких скидок на пережитки в твоем сознании не получишь от меня!
– А? Почему? А?
– Нет, милый мой, я тебе скидок не дам, парализую любые попытки оправдать дикие выходки ссылками на пережитки. Ты, как Рэм Солнцев, любишь это делать! Откуда у тебя пережитки? И дня ты не жил при капитализме! Я изучила твою биографию, имей это в виду.
– Сам не знаю, откуда у меня берутся отсталые замашки, – Веня почесал стриженый затылок и вдруг обрадованно предположил: – Может быть, поп виноват, а?
– Ты что меня дурачишь-то?
– Мама тайно от отца таскала меня крестить, а поп, черт его знает, может быть, не мыл купель, вот я и нахватался всяких пятен от какого-нибудь несознательного младенца.
– За вас взялся сам Анатолий Иванович Иванов. Слыхал?
– Если он взялся, то надо побольше сухарей сушить, в исправительный лагерь отправляться. Лучше ничего не придумаешь.
Вздох безнадежности всколыхнул высокую грудь Марфы.
– Что же делать, голова ты бедовая?
Веня не успел ответить: подошел Агафон и, улыбаясь жестким ртом, приказал:
– Покажи, Ясаков, какую для меня квартиру строишь.
Поднялись на леса, Веня приготовил свое рабочее место.
Послышались голоса людей. Из тумана, заливавшего впадину и сады, вынырнули рабочие в брезентовых пиджаках, подошли к дому, перекидываясь обычными утренними приветствиями и шутками.
– Гляньте, товарищи, наше дитя, как молодой кочет, уже на лесах, – сказал мастер, указывая на Веню. – С чего бы это пропал у ребенка сон? Так он, пожалуй, не вырастет… выше телеграфного столба.
И все засмеялись.
Смущаясь от этих дружественных насмешек, Ясаков заворчал:
– Хватит балясы-то точить! Работать надо! – Он оглянулся на полковника, тот улыбался.
Крановщица поднялась в башню крана, каменщики заняли свои места, молодцеватый прораб внизу громко говорил что-то рабочим бетономешалки.
Волжский ветерок холодком окатывал голую спину и грудь Вени. Полковнику казалось, что парень ласково брал кирпичи, очевидно испытывая приятное ощущение их тяжести и шероховатости. Временами оглядывался на Холодова, и снова, больше для удовольствия, чем для дела, стукнув друг о друга кирпичи, укладывал их и поливал раствором. Агафону приятно было слышать своеобразные звуки шлепка лопаточки, удара обушка, скрипа досок под ногами, мягкую песенку родниковых вод.
Не разгибаясь, Веня выводил балкон, а старик с завистью следил за точностью движений его цепких рук, за поворотами крупной, сильной фигуры.
Вечером, когда полковник, сноха и Марфа ужинали на кухне, заявился Вениамин в шевиотовом сером костюме, в коричневых полуботинках, с охапкой цветов в руках.
– Товарищ полковник, разрешите войти в ваш дом?
Старик просветлел: любил, когда его называли по-военному.
– Заходи, Ясаков, заходи, строитель!
– Это вам, Катерина Егоровна. – Веня подал Кате цветы, достал из кармана шоколад. – А это ребятишкам.
Марфа ушла в комнату, сверкнув на Ясакова кошачьими глазами.
– Ну-с, строитель, может быть, чарочку старки пропустишь?
– Если прикажете, товарищ полковник, выпью все, что хотите. Вы наш отец-командир, и я с радостью могу даже умереть за вас.
– Молодец, Ясаков! Пойдешь скоро в армию Отчизне служить – вспомнишь мою науку. Подготовил я вас неплохо. А ну-ка, Катерина, налей будущему воину чарку суворовской крепости!
Катя поставила на стол серебряный поднос с самшитовой рюмкой старки и куском ржаного хлеба, посыпанного солью.
Долго вертел рюмку Ясаков в непослушных пальцах, мучительно хмурил брови.
– Извините, товарищ полковник, у меня до вас большое дело, понимаете…
– Не по-солдатски мямлишь.
– Эх, рубану для храбрости! Катерина Егоровна, разрешите?
– Молодец! – воскликнул старик. – В присутствии женщины, независимо от ее общественного положения, ума и образовательного ценза, обращаться положено сначала к ней. Какое же дело у тебя до Холодовых? Говори.
