объясняется тем, что именно там были расположены наиболее плодородные, с давних пор богатые земледельческие районы; там было достаточно развито и крестьянское ремесло, так что захват этих мест сулил богатую добычу. Кроме того, понятно стремление нанести удар Кумасо. Поход Тюай против Кумасо не был доведен до конца, по-видимому, вследствие некоторых трудностей, а также внутренних распрей: часть японских старейшин и вождей, в первую очередь, могущественный Такэсиути-но сукунэ, предпочитали обратиться к более богатой добыче — к Корее, именно к Силла, обессиленной своей борьбой с Когурё. Нихонги изображает этот поворот как дело рук Дзингу, доказывавшей своему мужу необходимость разгромить главного противника — Силла. Неожиданная смерть (убийство?) Тюай положило конец этой внутренней борьбе и японцы стали готовиться к походу против Силла.
Этот поход, если судить по японским источникам, закончился изъявлением царем Силла — Хасамукин покорности и готовности платить дань. Дзингу вернулась обратно, ведя с собой будто бы целых 80 кораблей с добычей. Для сбора добычи в дальнейшем в Силла были устроены 'ути-миякэ', т. е. склады-амбары — такого же типа, как и те, о которых упоминается в повествовании о походе Сионори в Мимана. Были оставлены и японские отряды, вероятно, для того, чтобы следить за поступлением дани.
Развернувшийся полным ходом распад Цзиньской империи тем временем снова отразился на положении дел на полуострове. На этот раз разгорелась борьба между Когурё и Пякчэ. Когурё при этом опиралось на помощь княжества Цинь, возникшего на севере Китая в 350 г. Пякчэ же стремилось опереться на Вост. Цзиньскую империю. Однако, Вост. Цзинь, находившееся в стадии распада, не могла оказать нужной помощи, и Пякчэ, оказавшееся под ударами Когурё и Силла, вынуждено было искать помощи у Японии. Нихонги представляет это событие как изъявление покорности и представление дани. Так или иначе был предпринят новый поход, в первую очередь против Силла, в котором японцы действовали совместно со своими союзниками — Пякчэ. В результате этого похода некоторые районы Силла отошли к Пякчэ, японцы же расширили сферу своего влияния в Мимана, включив туда еще семь из десяти владений, составлявших этот район.
Однако насколько это покорение было непрочным и сводилось, по-видимому, к более или менее удачным грабежам, показывает дальнейшая история, даже в том виде, как она излагается Нихонги. Все время приводятся сообщения о прекращении поступления дани, что вызывает новые походы. В 382 году был предпринят поход против Силла (поход Кацураги-но Соцухико). В 391–392 гг. была предпринята экспедиция и против Силла, и против Пякчэ, которые также отказались платить дань (поход Ки-но Цуну, Хата-но Ясиро, Согано Исикава, Хэгури-но Дзуку). В 397 году — новая экспедиция — совместно с Пякчэ против Силла, сумевшей привлечь к себе на помощь Когурё. Отдельные походы продолжаются и в дальнейшем, причем соотношение сил обычно слагалось так, что на одной стороне были Силла с Когурё, на другой — Пякчэ и Япония.
Эти сношения с корейскими княжествами имели огромное значение для внутренней истории Японии. Прежде всего они обогащали вождей походов, а также царей Ямато: награбленная добыча или 'дань' распределялась в первую очередь между ними. С другой стороны, из Кореи — то в виде пленных, то заложников, то послов — в Японии появились представители народа, у которого было уже сравнительно высоко развито ремесло, хорошее знакомство с китайской грамотой (иероглифическая письменность), знание китайской политической и морально-философской литературы и т. д. Хорошо известно, что целью набегов бывало не только взятие добычи или наложение дани, но захват ремесленников, из которых формировались группы 'бэ' — несвободных, призванных обслуживать старейшин и царей. Происходило в довольно значительном количестве и мирное переселение из Кореи и даже Китая, причем эти переселенцы расселялись среди японского населения. Все это ускоряло темп и хозяйственного, и политического, и культурного развития Японии.
Японская история особенно отмечает факт прибытия в 399 г. из Пякчэ посланца Атики, поднесшего японскому царю от своего князя 'добрый коней'. Этот посланец остался в Японии и был поставлен 'заведующим конским двором', а вместе с этим и учителем наследного принца, которому он преподавал китайскую грамоту. По его совету в 400 г. из Кореи был выписан более сведущий человек — Вани, которому и было поручено обучение и воспитание царских детей. Вслед за ним появился и третий 'ученый' — Синсон- о. Их потомки в дальнейшем получили официального звание 'людей грамоты' ('фухито') и стали главными распространителями китайского просвещения среди членов царского рода и вообще верхних слоев тогдашнего общества.
Из крупных переселений можно указать на переселение в начале V века из Пякчэ многочисленного китайского рода, названного в японских памятниках родом Хата (в дальнейшем — Уцумаса); глава этого рода — Юдзуки-но кими будто бы привел с собой население целых 127 округов. Другим крупным переселением был переход в Японию тоже китайского рода, возглавляемого Ати-но оми и его сыном Цуга-но оми, которые привели с собой население 17 округов. Японские хроники отмечают, что эти переселения дали сильный толчок развитию в Японии шелководства. Вместе с тем потомки Ати-но оми заняли наряду с потомками Вани положение 'царских писцов' и историографов.
Все это приурочивается к царствованию Одзин. В царствование следующего царя — Ритю 'люди грамотны' были поставлены будто бы по всем провинциям, причем ими были обычно либо корейцы, либо китайцы. При Кэйтай отмечается прибытие четырех ученых из Китая — толкователей классической конфуцианской политико-философской литературы.
Наряду с этими добровольными переселениями идет принудительное — в форме дани. Так, например, при Одзин князь Пякчэ будто бы поднес в виде дани ткачих и портных; в дальнейшем отмечается присылка кузнецов, корабельных мастеров. Со своей стороны и японские цари стремятся сами выписывать из-за моря нужных им мастеров. Так, например, тому же Одзину приписывается отправление в Китай, в царство У недавно прибывших в Японию Ати-но оми с сыном с поручением им ввывезти оттуда ткачих-портных, так и вошедших в хроники под названием 'ткачих из У' (Курэ-Хатори). Из этого же царства У выписывал портных и ткачих и Юряку. ('ткачихи из У — Курэ-Хатори и 'ткачихи из Хань' — Ая-Хатори). При нем из Пякчэ прибыло много гончаров, седельных мастеров, живописцев, вышивальщиков, Еще до этого, при Одзин из Кореи прибыли ткачи и винокуры. Есть упоминание и о появлении китайских и корейских лекарей. С именем Юряку связываются особые заботы о развитии шелководства. Рассказ Нихонги позволяет догадываться, с чем это было соединено. Юряку будто бы собрал расселившийся в разных местах род Хата, насчитывавший к тому времени в своем составе 18670 человек, и поселил их вместе, приказав им заниматься шелководством и тканьем шелковой материи и поставлять свои изделия двору. Очевидно, это мероприятие означало то, что эти переселенцы, в первое время — свободные, теперь превратились в несвободных и принуждены были обслуживать царский род.
Насколько этот внешний грабеж и внутренняя дань увеличили богатство царей Ямато, обнаруживается в той 'реформе' хозяйственного управления, о которой упоминалось в предшествующем изложении.
Со времен древности идет существование в царском роде 'священной сокровищницы' (Имикура), где хранились 'сокровища царского дома' — в том числе и принадлежности культа. Добыча от набегов и поступления дани с Кореи, развитие поступлений с населения заставили царя Ритю организовать особую 'внутреннюю сокровищницу' (утикура), причем описью и хранением этого имущества заведывали Ати-но Оми и Вани. При Юряку в дополнение к этим двум была устроена 'большая сокровищница' (окура), с учреждением которой имущество, составлявшее непосредственную собственность царского рода, было отделено от
