Ширли Конран
Кружево
Эта книга посвящается моим сыновьям: Себастьяну Конрану и Джасперу Конрану с любовью.
Эта книга является сугубо художественным произведением. Все имена, герои, описываемые места и обстоятельства в ней вымышлены автором. Любое совпадение их с названиями реально существующих мест, с действительно происходившими событиями и с именами ныне живущих или живших когда-либо людей случайно.
Прелюдия
Внутрь… что-то обрывается… и обратно… Внутрь… опять обрывается… обратно… Снова внутрь… Холодный и твердый металл с каждым разом все глубже погружался в детское тело. Сжав ладонь в кулачок и загнав его костяшками пальцев в рот, она изо всех сил впивалась в него зубами, чтобы этой болью вытеснить ту, главную. Кричать она не осмеливалась. Она лишь отчаянно кусала пальцы и еле слышно бормотала: «Господи! Господи! Господи!»
По щекам ее ручьем катились слезы, падая на покрытое бумажной салфеткой подголовье. Ее тело бил озноб, оно было липким от холодного пота. Через окно до нее доносился шум оживленной парижской улицы, но здесь, в этой маленькой, окрашенной в коричневый цвет комнате, раздавалось лишь ее собственное бормотание, хруст да время от времени звук от удара одного инструмента о другой. Вот сейчас она досчитает до десяти и уж тогда завопит! Сколько же может нарастать эта боль! И что он там только в нее не засовывает! Что-то холодное, жесткое, безжалостное, похожее на кинжал. Ее сотрясали позывы рвоты, ей хотелось потерять сознание, умереть. Сколько же еще может продолжаться, ведь нет уже сил терпеть…
Стоявший над ней человек сосредоточенно занимался своим делом. Она лежала на спине на жестком столе, ноги подняты и согнуты в коленях, широко разведены в стороны и закреплены в таком положении при помощи каких-то хирургических приспособлений. Она испытала ужас в тот самый момент, когда только вошла в эту комнату с ее темно-коричневыми стенами и увидела стоящий посередине высокий и жесткий стол. На другом столе были выложены в ряд блестящие инструменты и какие-то странной формы миски.
В противоположном углу комнаты стояла обитая тканью ширма и армейская кровать. Облаченная в белый фартук женщина указала ей на ширму и сказала: «Можешь раздеться там». Она разделась и, дрожа, продолжала сидеть за ширмой, не желая выходить из-под ее защиты, но женщина цепко ухватила ее за запястье и потащила к стоявшему в центре комнаты столу. Ее уложили на спину так, что ее узкие бедра оказались на самом краю стола. Женщина раздвинула ей ноги, подняла их и закрепила на холодных хирургических упорах. Продолжая вся дрожать, девочка смотрела на висевшую у нее над головой мощную лампу и испытывала чувство невыносимого унижения.
Никакой анестезии не было. На мужчине был надет помятый зеленый хирургический халат. Вполголоса он отдал какие-то распоряжения женщине, а затем вставил два пальца девочке во влагалище. Держа пальцами шейку матки, мужчина другую руку положил девочке на живот, чтобы определить размеры и положение матки. Потом ее обтерли тампоном, смоченным в каком-то антисептике, и мужчина впихнул ей внутрь расширитель, холодный и чем-то похожий на утиную лапку; стенки влагалища раздались, и теперь ему было видно входное отверстие матки. Больно не было, но расширитель был очень холодный, и, когда он оказался в ее маленьком теле, ей показалось, что от него исходит какая-то угроза. Вслед за этим человек вставил другие инструменты и начал сильными расширителями медленно раздвигать шейку матки, чтобы можно было приступать к операции. Тут-то девочку и охватила боль. Мужчина взял кюретку — проволочную петлю, закрепленную на самом конце тонкой и длинной металлической ручки, — и стал выгребать ею то, что находилось внутри. Кюретка вошла внутрь и стала двигаться по стенкам матки, выскребая оттуда жизнь. Все это заняло две минуты, но страдающей девочке это время показалось бесконечно долгим.
Мужчина работал быстро; время от времени он негромко говорил что-то помогавшей ему женщине. Он огрубел на этой работе и привык к ней, но все-таки даже он тщательно избегал того, чтобы ненароком взглянуть в лицо девочке, чьи закрепленные на упорах маленькие ножки и так выглядели горьким укором. Он поскорее закончил свое дело и один за другим вынул окровавленные инструменты.
Теперь, когда в матке ничего не оставалось, она стала постепенно сжиматься, возвращаясь к своему нормальному размеру, и, пока это не кончилось, тельце девочки сводило мучительными судорогами.
Сейчас она выла, как воют животные, задыхаясь и с трудом ловя воздух, когда ее схватывал очередной спазм боли. Мужчина поспешил выйти из комнаты, а женщина снова протерла девочку тампоном, и в воздухе повис насыщенный запах антисептика. «Перестань так шуметь, — зашипела на нее женщина. — Через полчаса все пройдет. Другие такого крика не поднимают. Должна быть благодарна, что попала к настоящему врачу. Он тебе там внутри ничего не напортил: он знает, что делает, и работает быстро. Ты даже не понимаешь, как тебе повезло».
Она помогла тоненькой тринадцатилетней девочке подняться со стола и перебраться на стоявшую в углу армейскую кровать. Лицо девочки было серым, и, лежа под одеялом, она крупно и неудержимо дрожала.
Женщина заставила девочку проглотить какие-то таблетки, а потом уселась и принялась за чтение романа. На протяжении получаса в комнате не раздавалось ни звука, если не считать изредка прорывавшихся приглушенных рыданий девочки. Затем женщина сказала: «Теперь можешь идти». Она помогла девочке одеться, дала ей две большие медицинские салфетки, чтобы вложить их в трусики, вручила пузырек с таблетками антибиотика и напутствовала: «Что бы ни случилось, сюда не приходи. Кровь у тебя идти не должна, но, если все-таки пойдет,
Оказавшись на улице, девочка немного постояла на каменных ступеньках, жмурясь от яркого солнца. Потом медленно, испытывая при каждом шаге боль, Лили побрела вдоль бульвара. Дойдя до небольшого кафе, она заказала что-то горячее, села и стала пить мелкими глотками, чувствуя, как пар от стакана обволакивает ее лицо, а лучи солнца согревают ее. Из автоматического проигрывателя лилась мелодия последней и самой модной песни «битлов» — «Она тебя любит».
Часть 1
1
Стоял теплый октябрьский вечер 1978 года. Вдали в сгущавшихся сумерках сверкали огнями небоскребы. Из окна своего лимузина Максина смотрела на привычный силуэт Нью-Йорка. Она специально выбрала этот маршрут, чтобы лишний раз полюбоваться открывающимся отсюда видом. И вот теперь «Линкольн-Континенталь», комфортабельный, бесшумный и респектабельный, безнадежно застрял в
