Кружево

пятидесяти миллионов франков. Максина умела прекрасно обосновать любой проект тому, кому приходилось раскошеливаться. «У тебя в таких случаях глаза горят, как у быка, когда он выскакивает на арену», — заметил как-то Чарльз.

Работа доставляла Максине удовольствие; но отчасти так происходило потому, что она никогда не знала серьезных неудач.

А потом Максина сделала то, что в глубине души хотела сделать уже давно. Сделала, прекрасно сознавая, что Чарльза ее поступок приведет в бешенство. Ей уже долгие годы не нравилась собственная грудь. После рождения сыновей она вовсе не уменьшилась, а потому Максина как- то, ничего не сказав Чарльзу, потихоньку улизнула в больницу, чтобы уменьшить размер грудей.

Максина и примерщица, которая всегда занималась ею у Диора, надеялись, что из больницы Максина выйдет с фигурой Одри Хепберн. Но, хотя груди у Максины поднялись примерно на четыре дюйма вверх, они по-прежнему оставались весьма крупными. Операция прошла крайне болезненно — такие операции вообще всегда болезненны, — и после нее у Максины под каждой грудью осталось полукружье заметных швов. Кроме того, более мелкий и неровный шов шел от основания каждой груди до соска. Швы эти были безобразны, они так никогда и не исчезли.

Чарльз был вне себя от бешенства. Ему всегда больше всего нравились именно ее груди.

— Почему, черт возьми, ты не сказала мне, что собираешься сделать?! И к тому же ты знаешь, что в операциях, которые делают под общим наркозом, всегда есть опасность!

— Потому что я думала, что ты мне не разрешишь.

— Совершенно верно! Это не твоя грудь, это наша грудь! Как бы тебе понравилось, если бы я решил отрезать себе несколько сантиметров?

Однако в целом жизнь Максины протекала интересно и успешно почти до того времени, когда ей должно было исполниться тридцать лет. Здесь произошли два события: Максина снова забеременела, а Чарльз влюбился в другую.

Поначалу Максина знала только о первом, но ей не было ничего известно о втором. Беременность не доставила ей радости. Два сына — это более чем достаточно. Она только что достигла успеха в своем деле, и впервые в жизни положение, которое она заняла, приносило ей удовольствие. Она чувствовала, что сама направляет работу своих фирм, а не просто подчиняется ежедневной текучке. Теперь она умела уже отлично все организовывать; к тому же и банковский кредит взятый на реконструкцию их шато, удавалось возвращать быстрее, чем она первоначально рассчитывала.

Но вот однажды утром, показывая Максине почту, мадемуазель Жанин сказала: «Я смотрю, вчера здесь снова была мадам де Фортюни. Для обычной машинистки она что-то слишком предана работе. Она постоянно болтает с месье графом по телефону, а сегодня я видела ее имя в списке гостей, которые должны прийти к обеду. Лично мне кажется, что от нее всегда слишком сильно пахнет гвоздикой. Слишком много духов — это неприятно».

Для мадемуазель Жанин это была необыкновенно длинная речь, и потому Максина пристально уставилась на нее. Что она, черт возьми, имеет в виду? Какие духи, какой машинистки? Разве де Фортюни — это не та женщина, что занимается у них разработкой новых этикеток для шампанского и выпуском рекламы? Эти мысли неторопливо пробежали в голове Максины, потом она отбросила их, пододвинула к себе диктофон и принялась разбирать почту. Однако за обедом она внимательно рассмотрела хорошенькую, невысокого роста мадам де Фортюни. Одета она была в новый костюм от Шанели — настоящая Шанель, а не та подделка под нее, какие шьет Уоллес, — шерстяной, кремового цвета, отделанный по краям узкими полосками тоже кремового атласа. Костюм был непрактичный и экстравагантный. И — да, мадемуазель Жанин была права — от мадам де Фортюни просто несло гвоздикой. Однако она оказалась умной и доброжелательной гостьей, рассказывала всякие забавные истории, которые случаются у нее на работе, и произвела на всех приятное впечатление.

Появление сэра Уолтера и леди Клифф заставило Максину переключить внимание на них. После панихиды по Нику Максина и Кейт несколько раз навещали его родителей в их лондонском доме: мать Ника тянулась к его друзьям, особенно к друзьям самого последнего времени; они были как бы последней ниточкой, связывавшей ее с погибшим сыном.

Когда все остальные гости отправились осматривать винные погреба, леди Клифф попросила Максину показать ей своих сыновей. Женщины сидели в залитой солнцем, выкрашенной в желтый цвет детской и смотрели, как Жерар борется с Оливером. Леди Клифф сказала с тоской в голосе:

— Для меня самое грустное то, что у меня никогда не будет внуков. — Помолчав немного, она добавила: — Конечно, Уолтера волнует, что после его смерти некому будет унаследовать его титул. Но с этим он смирился задолго до гибели Ника. — Максина удивленно посмотрела на нее. — Когда Нику было четырнадцать, он заболел свинкой с осложнениями на яички. Дважды нам говорили, что он не выживет, но он все-таки поправился. Однако врачи сказали, что он никогда не сможет иметь детей.

— А Ник знал об этом? — спросила пораженная Максина.

— Конечно, нам пришлось ему об этом сказать. Но мне кажется, он так никогда и не примирился с этим. По-моему, он всегда втайне надеялся, что когда-нибудь сможет вылечиться.

— Бедный Ник. Хорошо, что Джуди сама не хотела выходить за него замуж, — сказала вечером Максина Чарльзу, когда они одевались, чтобы идти на прием. — Правда, лично мне детей уже достаточно, — добавила она, похлопав себя по уже заметно выдававшемуся животу.

Чарльз рассмеялся.

— Потерпи, — сказал он, — теперь уже немного осталось. — Он наклонился и поцеловал ее сзади в шею, и в этот момент Максина уловила слабый, но отчетливый аромат гвоздики. Она, однако, заставила себя не думать об этом. В конце концов, Чарльз провел в обществе этой женщины практически весь день.

Еще через две недели Кристина как-то между делом заметила Максине:

— Видела вчера вечером месье Чарльза в «Гранд Вефур». Должна сказать, он год от года становится все привлекательнее. И ему так идет эта бледность, она ему придает какое-то очарование.

— Вчера в «Гранд Вефур»? Ты уверена?

— Да. Он был с этой женщиной, что работает в его рекламном агентстве. Приехал Джек Реффолд, и я решила повести его в какое-нибудь приятное место. Чарльз сидел в противоположном конце ресторана. Я ему помахала, но, по-моему, он не заметил. — Кристина снова склонилась над работой, продолжая болтать о той партии мебели, что поступила от Реффолда на этот раз.

Максина чувствовала себя так, будто ей в лицо выплеснули стакан холодной воды. Руки у нее дрожали, дышать стало тяжело. Она отлично поняла, что именно хотела сказать ей Кристина. Поняла она и то, что Кристина специально подбирала слова так, чтобы разговор имел невинный вид, на случай, если Максина не захочет углубляться в эту тему. Сама Максина провела вчерашний вечер дома в одиночестве. Она скромно поужинала, а потом смотрела какой-то балет по телевизору: Чарльз сказал, что ему нужно поужинать с группой потенциальных покупателей из Канады и как-то развлечь их — отвести в «Фоли Бержер», возможно, в ночной клуб, а Максине это будет смертельно скучно. В последнем он был совершенно прав…

Кристина снова взглянула на нее:

— Дорогая, с тобой все в порядке? Может быть, тебе лучше прилечь? Ребеночек стучит, да? Бедняжечка! Мы все привыкли, что ты работаешь и тянешь, как всегда, будто ничего и не изменилось. Пойди полежи в задней комнате в шезлонге.

— Нет, ничего, — слабым голосом ответила Максина. Ей казалось, что ее собственный голос доносится до нее откуда-то издалека. Ей необходимо было с кем-то поделиться своими подозрениями, обсудить их. Надо будет позвонить тетушке Большой-Здравый-Смысл, как зовет ее Джуди.

Хотя Максина изо всех сил старалась говорить так, будто ничего не случилось, тетушка Гортензия по тону ее сразу поняла, что произошло нечто серьезное.

— Приезжай прямо сейчас, милочка. Ты же знаешь, что я всегда дома.

Едва ступив через порог, Максина не выдержала и разрыдалась. Тетушка Гортензия подвела племянницу к шезлонгу, усадила и взяла ее руки в свои.