Барри кивнул. Он был похож на поджавшего хвост нашкодившего щенка, которого ругают. На нем был синий костюм, его голубая рубашка казалась помятой оттого, что он сильно сутулился.
– Потому что я убил нескольких человек. – Голос тихий, жалкий.
– Вы знаете, за что вы убили этих людей, Барри?
– Я не помню… Я не помню ни одного убийства.
– Но вы видели последствия. Вы знаете, что, без сомнения, это дело ваших рук.
– Да, знаю.
– Но вы не можете сказать, почему это сделали?
– Этого я тоже не помню. Начиная примерно за месяц до первого убийства я ничего не помню. Словно этого времени не было в моей жизни. Боже, я бы никогда… никогда никого не убил. Не могу поверить…
Голос Фуллера задрожал. Слезы ручьем потекли по его лицу, плач дополнялся всхлипами и стонами. Гарсиа подал ему коробку с салфетками, которые Фуллер прикладывал к лицу одну за другой минуты две, не меньше.
– Это не я. Точно не я. Я не мог такого сделать.
– Почему, Барри?
– Я не убийца. Я боюсь насилия.
– Но разве вы не занимались профессионально футболом? Не служили в полиции? Ведь подобная деятельность иногда порождает в людях жестокость.
– Я почти все время сидел на скамейке запасных. Тренер говорил, что у меня не было «инстинкта убийцы», как он это называл. А полицейским я стал, чтобы охранять закон и помогать людям. У меня был хороший послужной список, пока… о боже…
Опять всхлипы и салфетки. Меня воротило от этого спектакля.
– Не спешите, Барри. Вы настаиваете, что не помните убийств. Каково ваше последнее воспоминание до операции?
– Последнее, что я четко помню, – это то, что я напивался дома на диване, чтобы забыть о ней.
– Забыть о чем?
– О боли. В голове.
– Последнее, что вы помните, это головная боль?
– Ужасная боль. Я думал, моя голова взорвется. Аспирин не помогал, поэтому я осушил бутылку рома, чтобы забыть о боли.
– Когда это было?
– Поздней весной, в мае, кажется.
– Почему вы не обратились к доктору?
– Я не помню. Ничего после этого я не помню. Может, я и посещал доктора.
– Когда вы очнулись в больнице после операции, о чем вы подумали?
– Я решил, что нахожусь в больнице потому, что перебрал с выпивкой и упал с лестницы или что-то вроде того.
– Что вы почувствовали, когда узнали, что в вас стреляли, после того как вы убили свою жену?
Вздохи. Гарсиа демонстративно принес вторую коробку салфеток со стола защиты.
– Я подумал, что это дурацкая шутка. Я и до сих пор в это не верю. Все говорят, что я совершал ужасные поступки, но я никогда бы не сделал этого, если бы не моя боль в голове. Да, все улики свидетельствуют против меня. Однако ничего этого я не помню. Что бы вы почувствовали, если бы вам сказали, что вы убили свою жену? О боже…
Опять плач.
– Успокойтесь, Барри. Все в порядке.
– Нет, далеко не все в порядке. И никогда уже не будет в порядке. Вы знаете, по ночам я не мог спать больше двух часов, все думал: когда же началось? Нужно было сходить к доктору, к психиатру, или…
– Или что, Барри?
– Или убить себя. Если бы я покончил с собой, все эти люди были бы сейчас живы.
«Да, это было бы просто здорово», – подумала я. Но, посмотрев на присяжных, я поняла, что они не разделяют моих сантиментов.
– Хотите ли вы передать что-нибудь семьям этих людей? – спросил Гарсиа.
– Да. Хочу.
Фуллер встал и достал из кармана скомканный лист бумаги. Нежно, как котенка, держал его в руках, но, когда заговорил, то даже ни разу не заглянул в него.
– Я не могу сказать ничего, что оправдало бы меня после убийства шестерых человек. Я не могу сказать ничего, что позволило бы вам простить меня. Я могу сказать только то, что я… я… – Он снова начал плакать. – Мне очень-очень жаль. Мне жаль, но я не помню этих убийств, иначе возненавидел бы себя еще больше. Я не помню, как все это происходило. Доктора и адвокаты говорят, что причиной всему была опухоль мозга. Может быть, так оно и есть, иначе я не могу представить, что толкнуло меня на эти ужасные действия. Если бы можно было обменять свою жизнь на их, я сделал бы это, не задумываясь.
Несколько минут Фуллер рыдал, как ребенок. Каждый раз, когда он пытался заговорить, рыдания начинались снова. Когда я повернулась в зал – этот момент навсегда останется в моей памяти, – то увидела: по меньшей мере человек восемь вытирают платками глаза.
Двое из них были присяжными.
– Какие планы? – шепнула я Либби. На ней был серый в полоску брючный костюм. Эмануэль Унгаро, как она раньше мне сказала. На мне тоже был серый брючный костюм, который я купила в магазине за $89,99. Я чувствовала себя нищей.
– Никаких.
– Ты что, так и собираешься сидеть молча?
– Я не стану вести перекрестный допрос.
– Почему?
– Потому что Фуллер еще больше разжалобит зрителей и присяжных. Мы с Ноэлом не должны производить впечатление эдаких злыдней – у тебя это и так хорошо получилось. Я лучше промолчу, чтобы показать, что не верю в эту чушь.
Шоу Гарсии и Фуллера продолжалось еще час. Гарсиа вежливо задавал вопросы, Фуллер боролся за премию «Оскар». Он выжал из себя столько слез, сколько проливают за сезон в каком-нибудь мелодраматическом сериале.
Когда суд прервался на обед, мы с Либби быстро смылись и направились в окружную тюрьму.
Рашло содержали во втором отделении со средним режимом. Общее проживание, пятьдесят коек в одном помещении, решеток на окнах нет. Для такого любителя уединения, как Деррик, приятного здесь было мало.
Адвокат Рашло, Гарри Пруденза, встретил нас у первого поста охраны. Наверное, ему не удалось сплавить Рашло другому адвокату.
Либби пожала ему руку.
– Доброе утро, мистер Пруденза. У нас есть любопытное предложение для вашего кузена.
– Что за предложение?
– Мы подозреваем, что он помогал Фуллеру гораздо больше, чем мы думали. Нам нужны имена.
– Он не пойдет против Фуллера, потому что безумно его боится. Он несколько раз говорил мне об этом.
– Мы это понимаем, но думаем, что он все же даст показания.
– Не знаю, не знаю… Я умолял его об этом, но ничего не мог добиться. Он меня не признает.
– Может, вам стоило бы закрыть глаза и притвориться мертвым? – предложила Либби.
Пруденза нахмурился:
– Пожалуйста, нельзя ли побыстрее с этим покончить? Через два часа у меня слушание дела о банкротстве.
Преодолев металлодетекторы и решетчатые перегородки, мы очутились в сердце второго отделения. Нас сопровождали два охранника – скорее для порядка, чем для защиты. Здесь содержались заключенные, не совершавшие серьезных преступлений, но мы с Либби все равно услышали несколько непристойностей от
