выпотрошат и душу, и то, что за душой. Было такое ощущение, что идет она по тонкому льду: еще несколько шагов — и лед треснет, вздыбится, и не выбраться ей из черного омута.
Такого отчаяния, как сейчас, она еще никогда не испытывала.
Изредка на допросах присутствовал пожилой, седоватый человек, к которому следователь обращался почтительно: «Товарищ полковник». Полковник обычно молчал, только смотрел на Злату взглядом, под которым она ежилась, сжималась, заикалась.
— Следовательно, рояль из Дома культуры к вам привез начальник полиции? Вы его хорошо знали?
— Он много раз бывал в нашем доме.
— Прекрасно. Давайте уточним еще одно обстоятельство: кроме вас, в учреждении, где вы работали у фашистов, были другие переводчики?
— Была переводчица. Я это уже говорила.
— Спокойнее, Божко. Вы что-то могли забыть, перепутать. Прошло ведь несколько лет…
— Я все прекрасно помню.
— Вот и хорошо. Как фамилия вашей бывшей коллеги?
— Галина Супруненко.
— Вы бы ее узнали, если бы встретились случайно?
— Конечно, но мне известно, что она погибла во время наступления Красной Армии на Львов.
Так ей сказал Степан Мудрый.
Полковник часто курил, и однажды Ганна не выдержала, попросила:
— Дайте сигарету.
— Курю папиросы. Пожалуйста, — протянул он ей открытую пачку «Казбека».
Ганна мельком взглянула на всадника в бурке, скачущего по бело-синим горам, и потянулась к зажигалке.
— Неужели ваши инструкторы не показали, как у нас курят папиросы? — удивился полковник. — Смотрите…
Он извлек папиросу, постучал мундштуком по крышке, чтобы вылетели табачные крошки, примял табак пальцами, сжал мундштук лопаточкой.
Следователь смеялся одними глазами.
— Я не привыкла к папиросам. Курю всегда сигареты, — защищалась Ганна.
— Наконец-то вы сказали правду, — отметил иронически следователь.
— Вы мне не верите? — не сдавалась Ганна.
— Нет.
Она видела, что они действительно не верят ни единому ее слову.
Полковник невозмутимо курил, и у Ганны появлялось ощущение, что ответы его не интересуют — он ее изучает по каким-то своим, одному ему известным параметрам.
На Ганну надвигалась безнадежность. Хуже всего было то, что она даже не приступила к операции. А пославшие ее надеются, ждут. Крук в ту последнюю ночь рассказывал, как много они ставят на ее смелость, ум, изворотливость. «Мы должны выиграть в этой игре, которую нам навязал Стронг, — говорил Крук. — Иначе…»
Что иначе, Ганна и сама представляла. Стоит пересохнуть ручейку субсидий, и организация очутится на краю пропасти. Кроме разведки, с которой они установили контакты, их поддержать некому, потому что остальным после войны и своих дел хватает.
Как, где оборвалась цепочка, по которой шла Злата от Мюнхена на «земли»? Провал не был случайностью, она ничем себя не выдала, не обнаружила. Ее ждали… Но точно так же будут ждать и других, кого пошлют Мудрый и Крук. Они попадут в ловушку…
Ганна не могла найти ответы на свои вопросы. И не видела выхода — казалось, все и вся ополчились против нее.
Какой он уверенный в себе, этот полковник! Чуть опустил веки, задумался, будто и нет ему дела до какой-то Ганны Божко. Изредка проронит слово — два и молчит, сжигая папиросу за папиросой.
Ганна его боялась. Она решила стоять на своем до последнего, даже тогда, когда запирательство потеряет всякий смысл.
А потом последовало несколько очных ставок.
— Когда-нибудь вы встречались с этой женщиной?
— Нет.
— Что вы можете сказать об этом мужчине? Вы его знаете?
— Ничего не могу сказать. Первый раз вижу.
В кабинете следователя побывали тучный мужчина в чужом костюме, девушка примерно одного возраста с Ганной, какая-то женщина, одетая слишком пестро для своего возраста, еще один мужчина, бабушка, явно из села, другие люди. Все они внимательно и напряженно всматривались в Ганну, и все уже через несколько минут говорили одну и ту же фразу:
— Вижу впервые.
И Ганна подчеркнуто старательно присматривалась к этим людям и тоже отрицательно качала головой.
— Ничего не могу сказать.
Они проходили перед Ганной один за другим, и она чувствовала, что где-то здесь ей подготовлена ловушка. Знать бы где…
Наконец следователь сказал:
— Хватит. Вы не Божко. Это уже доказано.
— Не надо меня запугивать! — залилась багровым румянцем Ганна. — В конце концов, есть в этой стране закон и правосудие…
— Есть, — подтвердил полковник. — Вам воздастся должное. Объясните ей, кто были эти люди, — предложил он следователю.
— Здесь побывали те, кого настоящая Ганна Божко хорошо знала. И они тоже с нею неоднократно встречались. Начальник полиции местечка, где служил бургомистром Боцюн. Переводчица Галина Супруненко — она с Ганной работала в одном кабинете. Юрий Васильевич Хорунжий служил кучером у господина бургомистра и часто катал на легковой бричке его молодую супругу. Пелагея Жадан убирала в доме бургомистра…
— Хватит! — закричала Ганна. — Они ведь погибли! Это ложь!
— Поберегите нервы, — не повышая голоса, сказал полковник. — Вам они еще пригодятся. Как видите, эти люди живы…
— Ничего я вам больше не скажу. Хоть режьте меня на куски!
— Это те, кто вас послал сюда, резали людей на куски, полосовали ножами, рубили топорами… — сказал полковник. — Я это видел своими глазами.
— Дайте, ради бога, воды.
— Пожалуйста.
Он подождал, пока Ганна пришла в себя.
— Будете давать показания?
— Нет, — твердо сказала Ганна.
— Имейте в виду, не всегда молчание — золото.
— Я ничего не скажу.
И следователь и полковник видели — она действительно ничего не скажет. Ни сегодня, ни потом. Потому что превыше всего для нее были страх и ненависть — она боялась тех, кто се сюда послал, и ненавидела жизнь, которую так и не узнала…
Ганне казалось, что во всем виноват Мудрый. Это он послал ее с «легендой», которую чекисты разоблачили быстро и без труда. Разве не уверял ее эсбековец, что все знавшие Ганну Божко погибли? Это он направил ее. А сколько было сказано слов о надежности пути. Будь он трижды проклят, этот Мудрый, столкнувший ее в пропасть!
