участие в разгроме краевого провода Рена обогатили Марию опытом, вооружили знанием врагов. Когда-то робкая девушка, пришедшая в органы государственной безопасности по путевке комсомола, стала стойким, испытанным солдатом тайной войны.
— Сомнения не лишены оснований, — согласился Коломиец. — Но в общем-то надо посоветоваться с самой Марией, что она скажет?
И когда Марии предложили принять участие в новой операции, полковник внимательно смотрел, как она воспримет перспективу снова на месяцы окунуться в самую гущу схватки. Он не любил людей, которые в ответ на любые приказания отвечают бодро «есть!» и потом только начинают размышлять.
Мария попросила несколько дней на то, чтобы все обдумать и взвесить. Это понравилось полковнику, всегда в своей беспокойной и точной работе помнившему народную мудрость: семь раз отмерь…
— Не торопитесь, — сказал он Марии, — время у вас в запасе есть.
Мария попросила послать ее ненадолго в какой-нибудь город, где ее бы никто не знал и она бы ни с кем знакома не была. Объяснила:
— Хочу походить в театры, в музеи. Хочу побродить по улицам и паркам, не оглядываясь, не думая о том, что кто-то вдруг опознает.
Ей предоставили краткосрочный отпуск и возможность поехать в Москву. В столице она провела десять дней — ярких, заполненных до отказа новыми впечатлениями.
Сразу же после приезда она пошла на Красную площадь. Мария была впервые в Москве, и ее не покидало чувство приподнятой взволнованности — так встречаются с мудрым другом, со своею судьбой, с мечтой.
Такой себе и представляла она Красную площадь: строгой, светлой и очень родной. Было предвечерье, брусчатка площади матово блестела под мягким светом фонарей. Сказочно темнели в синеве витые купола собора Василия Блаженного. Чеканя шаг, сменился караул у Мавзолея. Марии все здесь было знакомо до мельчайших деталей по книгам, кинофильмам, фотографиям.
Мария Григорьевна Шевчук, капитан государственной безопасности, пришла сюда со своими думами, сомнениями, колебаниями. В двадцать пять лет ей уже известны были и накал схватки, и радость победы, и горечь утрат. Она знала, что самым жестоким испытанием для человека является бессилие — на твоих глазах гибнут хорошие люди, и помочь им нельзя. Она не раз делала выбор между жизнью и смертью и, не колеблясь, шла на верную гибель, если этого требовали интересы Родины. Ей пока везло — она выходила из огня живой. Она хорошо знала, что может погибнуть, так и не познав по-настоящему жизнь, потому что пока ей приходилось иметь дело с самыми затененными ее сторонами. И если бы она вдруг разоткровенничалась (что само по себе было невозможно, но вдруг…) и рассказала бы кому-нибудь о прожитом за последние годы, вряд ли бы ей поверили: «Начиталась взбалмошная девица приключенческих повестей».
Переход от жизни в лесу, в бункере Рена, в окружении бандитов, к площадям и улицам столицы был таким резким, что первое время Марии казалось: это сон, который может внезапно развеяться, исчезнуть. Но где бы она ни была — в Третьяковке, в Большом театре, у себя в номере на девятом этаже гостиницы «Москва», — она постоянно в мыслях возвращалась к событиям последних месяцев. Виделись ей родные леса такими, какими запомнились они в дни разгрома Рена. Казалось тогда, что и автоматные очереди на поляне со схроном, и гулкие взрывы гранат — это уже последние испытания, за которыми стоит мирная тишина. Зубчатые седые ели, молчаливые и спокойные, будут стоять на страже этой тишины. И не прошьет больше очередь синее небо, не вопьются пули в облака, никто не упадет, истерзанный свинцом, в снег, который так быстро пламенеет, орошенный кровью. «Кровь людская — не водица», — говорят старые люди. А сколько ее было пролито головорезами!
И Мария радовалась, что выстрелы и эхо от них. поглотали леса, что они не раскатились по земле, как на то надеялись бандиты.
Однажды ей вдруг ужасно захотелось домой. Она шла по улице Горького к Красной площади. Навстречу катился людской поток: женщины, дети, мужчины, старики… Поток был разноязыким и разноплеменным. Мария различила гортанную восточную речь, рубленые фразы прибалтийцев. Был конец дня, час «пик». Люди спешили по своим делам, они ничего не знали о схватках в западноукраинских лесах. В газетах о них не писали. И хорошо, что люди здесь ничего не знали об этом; война для них закончилась, и пусть у них будет спокойная жизнь, по которой все так стосковались за долгие годы.
А у кремлевской стены — голубые ели. Из каких краев сюда попали, красавицы? Такие же елочки встречаются и в ровенских лесах… Мария видела бандитский бункер, на люке которого росла елка. Было жаль, когда разнесло ее взрывом гранаты.
Мария ничем не выделялась в московской толпе. Первый день в столице она с удовольствием потратила на магазины. В своей чекистской работе ей не раз приходилось менять одежду, делала она это умело и привычно, а тут вдруг засмущалась, нерешительно перебирая платья. Ей показалось странным, что выбирает она одежду не для того, чтобы походить на сельскую учительницу, и не для того, чтобы стать избалованной профессорской дочкой «оттуда», а просто так — для себя, для своего удовольствия. И единственный критерий в этом выборе: к лицу ей обновка или нет.
И когда в ресторане, где ужинала, с нею заговорил случайный сосед по столику, она поймала себя на том, что торопливо перебирает варианты: кто он, откуда, с какой стати набивается в знакомые?
А она была просто красивой, и молодой человек, естественно, начал за нею ухаживать — неловко, зато очень энергично.
Парень оказался из Закарпатья, Мария это сразу определила по акценту, по характерным словечкам, которые только там и употребляют, смягчая согласные, растягивая мягко и ласково окончания слов.
Мария представилась киевлянкой, приехавшей в столицу в научную командировку. Она на ходу сочиняла «легенду»: учится в Киевском университете, в аспирантуре, ее специальность — творчество Леси Украинки. С удовольствием и с полным знанием дела рассказала случайному соседу о детстве Леси — Ларисы Петровны Косач, о том, как будущая поэтесса с малых лет приобщалась к родникам народного творчества, записывала в Колодяжном и окрестных селах щедривки, свадебные песни, колядки, веснянки. Мария сознательно употребила в своем рассказе несколько определений, которые охот: но использовали националистические идеологи: самосознание, национальный дух, самобытность… Как сосед отреагирует?
Парень, он оказался секретарем райкома комсомола и приехал в Москву на какой-то семинар, морщился, а потом неожиданно спросил:
— Как думаете вы, знаток Леси, за что Иван Франко назвал эту больную, слабую девушку едва ли не единственным мужчиной во всей современной ему соборной Украине?
Мария удивленно приподняла бровь: парень смело лез в спор по, казалось бы, далеким от его практической работы темам.
— Я вам отвечу, — сказала Мария, — словами самой Леси:
Говорить о Лесе Украинке, любимой поэтессе, было для Марии большим удовольствием, и она охотно поддерживала разговор. Тем более когда потом зашел он о вещах, ей очень близких. Петро Климчук, так звали парня, с горечью рассказал о том, сколько вреда причинили западноукраинским селам бандеровцы. «Вам, киевлянке, — сказал он, — трудно даже представить, что они творили совсем недавно в лесных селах…»
Мария удивленно восклицала: «Не может быть!..», «Кто бы мог подумать!..», произносила какие-то
