политическую модель критиковались на разные голоса частью партийной и научной элиты страны как выхолащивание социалистичес- /587/ кой системы ценностей и идеи равенства, как нарушение процесса «воспитания нового человека – строителя социализма» (без уточнения конкретного содержания данного понятия) путем возрождения стихии «мелкобуржуазности», индивидуализма, всепоглощающей жажды наживы. Эта критика находила поддержку со стороны консервативных кругов в советском руководстве, которые стали усиливаться с момента избрания Леонида Брежнева в 1964 г., но обрели особый вес и влияние именно после 1968 г. – «года пражской весны». Кроме того, на своем первом этапе реформы довольно болезненно отразились на положении рабочих с промышленных гигантов, не отличавшихся особой конкурентоспособностью. Предприятия-гиганты почувствовали, что реформы мешают им жить по-прежнему и что они благоприятствуют (вполне справедливо) более гибким компаниям, отличающимся высокопрофессиональным подходом ко всем этапам производства и сбыта. Могущественное лобби, состоявшее из директоров и управляющих крупных предприятий и трестов, нашло выразителей своих взглядов в лице членов политбюро Белы Биску и Золтана Комочина.
Уже на конференции Будапештского горкома партии в феврале 1972 г. процесс реформ был подвергнут резкой критике со стороны «рабочей оппозиции» по причине того, что они разрушают монополию госсобственности, пренебрегают интересами рабочего класса при распределении материальных благ и терпимо относятся к возрождению «мелкобуржуазных ценностей». Вскоре после этого аналогичные упреки были высказаны Кадару лицами, гораздо более могущественными, во время его визита в Москву. Несколько позже, в том же году, Брежнев внезапно посетил Венгрию, и хотя рассказы о том, что, просмотрев предъявленный список венгерских реформаторов, которых следовало отстранить от руководства, Кадар будто бы просто ответил: «Здесь нет еще одной фамилии, моей», по форме очень похожи на апокрифический фольклор, по сути, они не так уж сильно противоречат тем событиям, которые последовали за этим визитом.
Массированная атака на новую систему хозяйствования сначала привела к восстановлению централизации экономического управления в результате осуществления целого ряда мер. Приусадебные наделы крестьян, вспомогательные перерабатывающие цеха при сельскохозяйственных кооперативах, вторые работы и подработки, особенно у профессионалов-специалистов, были подвергнуты довольно жесткому бюрократическому регулированию. Пятьдесят крупнейших промышленных комбинатов были вновь переведены в прямое го- /588/ сударственное подчинение, а образовавшийся у них за это время финансовый дефицит был покрыт за счет прибыльных предприятий. Было возрождено также «ручное управление» компаниями, т. е. их прямое переподчинение главкам и министерствам. Среди критериев при подборе кадров вновь получил вес такой критерий, как политическая благонадежность, а лица, уже занимавшие крупные управленческие посты, были направлены на курсы марксизма-ленинизма (большинство этих курсов вели преподаватели Высшей партийной школы, получившей в 1968 г. статус университета). Завершающими штрихами кампании контрреформации стало снятие в марте 1974 г. Ньерша и Ацела, а в 1975 г. реформаторски настроенный премьер-министр Енё Фок был заменен консерватором Дьёрдем Лазаром.
Последствия подобной переориентации экономики, и без того носившей крайне противоречивый характер, несмотря на хозяйственную реформу 1968 г., оказались более негативными из-за разразившегося в это время мирового экономического кризиса. Пятикратный рост цен на нефть и почти такое же подорожание всех видов сырья в целом в течение нескольких лет после 1973 г. представляли собой крайне серьезную угрозу для венгерской экономики (зависевшей от поставок сырья) в тот самый момент, когда она менее всего могла с этой угрозой справиться. Рост цен на готовую продукцию, большая часть которой была невысокого качества и не обладала конкурентоспособностью, отставал на 30 % и более от темпов подорожания энергоносителей и сырья. Венгрия, получавшая почти половину своего национального дохода от внешнеторговых операций, потеряла почти 20 % своего зарубежного рынка за несколько лет. В 1980 г. Венгрии пришлось поставить в СССР в 8 раз больше автобусов за тот же самый объем нефти, что и в 1970 г. Хотя легенда о неисчерпаемости нефтяных запасов Советского Союза и о том, что они всегда будут играть роль солидной основы для венгерской индустрии, продолжала существовать, подталкивая власти на дальнейшие неразумные вложения в предприятия по нефтепереработке и в химическую промышленность, одновременно предпринимались шаги по созданию альтернативных источников энергии. Однако они в основном оказались безуспешными, если не считать АЭС в Пакше (начала работу в 1983 г.). Так, план построить совместно с Чехословакией целый каскад гидроэлектростанций долгое время не исполнялся, пока в конце 1980 г. не стал предметом жарких политических споров по причине его вполне предсказуемого катастрофического воздействия на экологию, а затем и вообще был отклонен. /589/
Режим Кадара, легитимность которого определялась повышением жизненного уровня и полной занятостью населения, не мог, реагируя на кризис, оставлять без поддержки энергоемкие предприятия, сокращать производство, увольнять рабочих, вводить режим жесткой экономии и поощрять технологическое перевооружение, как поступали в наиболее развитых странах с рыночной экономикой. Кроме того, полагая, что кризис будет недолгим, правительство решило удерживать высокие темпы прироста производства. То обстоятельство, что объемы внешней торговли не только не вырастали на ежегодные 10 % (что было заложено в плане развития), а, наоборот, резко сокращались, привело к большим финансовым потерям. За 10 лет они составили сумму, равную одному годовому бюджету Венгрии или всем материальным потерям за период Второй мировой войны. Удар был страшный и имелся только один способ смягчить его: взять кредиты на западном финансовом рынке, необходимые для инвестирования в производство, восполнения острого дефицита и поддержания (речь уже не шла о подъеме) жизненного уровня населения.
Западные кредиторы с пониманием отнеслись к запросам Венгрии. В определенной мере, это отношение явилось наградой режиму Кадара за тот положительный образ, который он сумел создать себе на международной арене в течение десятилетия после консолидации 1962–63 гг. По иронии судьбы именно после 1974 г., когда реформа хозяйственного механизма сохранилась исключительно на словах, никак не влияя на реальное бытие граждан, международное признание режима само стало одним из основных факторов его внутренней прочности. Если на эту ситуацию взглянуть под другим углом зрения, то получается, что Венгрия, оказавшись с 1956 г. своего рода дипломатическим изгоем, вынужденным покупать каждый глоток внутренней свободы ценой безропотного служения интересам СССР на международной арене, была воспринята западными кругами как достаточно либерализованная страна с серьезным запозданием, т. е. тогда, когда внутри страны с либеральными реформами практически было покончено.
Внешняя политика Венгрии в 1960-х гг. отличалась безусловной преданностью «старшему брату» во всех отношениях, хотя и не обходилось без случаев его молчаливого осуждения. Эта политика подразумевала не только принятие, но и сотрудничество в
В то же время под сенью ритуальных визитов руководителей стран социалистического лагеря друг к другу постепенно начала формироваться и «реальная» венгерская дипломатия. Первыми ласточками перемен стали переговоры венгерского руководства с канцлером Австрии Йозефом Клаусом в 1967 г. и с президентом Финляндии Урхо Кекконеном в 1969 г. Стороны исходили из того, что путь мирного сосуществования между «двумя мировыми системами» лежит через сотрудничество с теми нейтральными государствами, общественно-политическое и экономическое устройство которых коренным образом отличалось от социалистической реальности. Еще большее значение имели шаги по сближению Венгрии с
