лишь подтверждало правило. Другой особенностью режима Франца I являлся пристальный контроль за общественной жизнью со стороны правительства. Шпионы тайной полиции загубили много карьер, но еще более ощущался прессинг цензуры. В 1798 г. были запрещены все кружки любителей чтения, а в 1799 г. – библиотеки, выдававшие книги на дом. В начале 1790-х гг. венгерскую периодику представляли около двадцати изданий, среди которых, помимо уже упоминавшихся газет, был и журнал «Мадьяр музеум» («Мадьярский музей»), публиковавший будоражившие общественное сознание литературно-критические обозрения, и научно-популярная газета «Минденеш дьюйтемень». К 1805 г. осталось всего пять изданий, из которых только одна газета выходила на венгерском языке, но и в ней нечего было читать. Более 2,5 тыс. сочинений, опубликованных при Иосифе II, были запрещены в 1803 г. новой цензорской комиссией. За запрещенными книгами охотились на границах и внутри страны, видя в них подрывную силу.
Поскольку основная масса венгерского дворянства, напуганная возможностью широкого распространения французской заразы, поняла, что ее интересы совпадают с интересами короля, в течение почти двух десятилетий государственное собрание, проявляя постоянную готовность сотрудничать с венским правительством, проголосовало за набор почти миллиона рекрутов и за военные налоги в 30 млн. форинтов. Все это предназначалось на войну против Франции и поч- /287/ ти полностью ложилось на плечи трудового крестьянства. Лишь однажды проголосовав против предложения сверху, государственное собрание и в этом случае покрыло себя позором. Дело было так. Во время одной из военных кампаний Наполеона, когда французские войска подошли к Дьёру, император Франции предложил венгерскому государственному собранию восстать против Габсбургов. Собрание отвергло это предложение и объявило всеобщее ополчение дворянства. Французы с легкостью его разбили, обратив оставшихся в безоглядное бегство. Ошеломляющий итог этого сражения долгое время потом являлся одним из самых неоспоримых аргументов в устах сторонников отмены дворянских привилегий. Венгрия поставляла армии империи Габсбургов более четверти военнослужащих: в любой момент войны численность венгерских частей равнялась примерно 110 тыс. человек. Венгрия приносила в казну империи около трети всех финансовых поступлений. Территория Венгерского королевства составляла более половины территории всех габсбургских доменов. Такое математическое несоответствие часто заставляло двор сетовать на то, что доля финансовых тягот Венгрии непропорционально мала. Однако эта точка зрения не учитывала сравнительной бедности страны, по причине которой ее вклад в общее дело был вполне реальным и соразмерным.
Мировоззрение венгерского дворянства в его противостоянии модным французским принципам, в значительной мере, оказалось окрашенным в официальные цвета национального возрождения, описанного в предыдущей главе. Это мировоззрение, впрочем, не достигло глубин и интеллектуальной значимости немецкого политического романтизма, который сформировался в то же самое время и при сходных обстоятельствах. Древняя слава и достоинства нации, народа воспевались в поэмах, стихотворениях и песнях, восхвалялись в речах и памфлетах. Стали модными национальные костюмы и народная музыка – особенно так называемые «рекрутские песни», воспроизводившие мелодии венгерского фольклора. Этот «дворянский национализм» часто специально демонстрировался Вене. На каждом из пяти заседаний государственного собрания, состоявшихся между 1796 и 1811 г., звучали жалобы на несправедливые тарифы и просьбы признать венгерский язык официальным. Но до тех пор, пока война определяла повышенный спрос на продукцию сельского хозяйства, а административные меры не очень мешали дворянам обогащаться, все противоречия казались разрешимыми. Численный рост армий создавал устойчивый рынок для зерновых, цена на которые из года в год /288/ неизменно повышалась. Так, с середины 1790-х гг. по 1811 г. она увеличилась в тринадцать раз, значительно перекрыв восьмикратный уровень инфляции. Эта ситуация оказалась благоприятной не только для всех помещиков, но даже и для части крестьянства.
В 1811 г., однако, двор, оказавшись по уши в долгах, предпринял денежную реформу: выпущенные им в большом количестве денежные ассигнации обесценились в пять раз, что означало соответствующий рост государственных налогов. Государственное собрание, с которым по этому поводу даже не совещались, пришло в ярость, но в мае 1812 г. Франц I распустил его и издал указ о девальвации, определив его как «временный», т. е. действующий до созыва нового собрания. И хотя меморандум Меттерниха, в котором требовалось отменить сепаратный конституционный статус Венгрии, был отвергнут, государственное собрание не созывалось в течение тринадцати лет. Венгерские комитаты оставались, в целом, самоуправляемыми, однако королевские комиссары, а по необходимости и войска, вполне обеспечивали там выполнение распоряжений венского правительства. Конфликт возник в 1821– 22 гг., когда государь потребовал призвать на военную службу столько солдат, сколько их было поставлено Венгрией во время последних антинаполеоновских кампаний 1813–15 гг. Одновременно он дал указание, чтобы налоги, размер которых был учрежден государственным собранием десять лет назад в эквиваленте бумажных ассигнаций, взимались в серебряных монетах (т. е. речь шла о фактическом увеличении суммы сборов примерно на 150 %). Венгрия без Трансильвании и Хорватии насчитывала 41 комитат; только 17 из них подчинились обоим распоряжениям монарха, причем без применения силы хотя бы по второму предписанию, а 7 комитатов отказывались выполнять и то и другое до самого конца. В этих двух группах комитатов проживала примерно четверть венгерских дворян, и, значит, как бы ни подавлялось в Венгрии сопротивление абсолютизму и сколь бы ни была послушной значительная часть дворянства, широкой базы для своего упрочения монархия здесь не имела. С одной стороны, абсолютизм противоречил региональным интересам Венгрии, с другой – страна хотя бы территориально была слишком велика, чтобы Вена вообще могла не считаться с ее интересами. Побуждаемый палатином Иосифом, а затем и самим Меттернихом, Франц I нехотя дал согласие на созыв в 1825 г. венгерского государственного собрания.
Тот факт, что император (теперь император Австрии, поскольку «Священная Римская империя» была упразднена Наполеоном), нуждавшийся в рекрутах и деньгах, чтобы Австрия могла, поддерживая /289/-/290/ свое членство в Священном союзе, подавлять в начале 1820-х гг. революционные восстания в Италии и Испании, встречал сопротивление со стороны венгерских дворян, вовсе не свидетельствовал о либеральности их убеждений. Большинство из них просто хотело вернуться к политическому компромиссу 1790–91 гг. и защитить старую венгерскую конституцию. Многие еще мыслили категориями, заимствованными у старинного движения куруцев в лучшем случае, или же в правовом акте, составленном в 1498 г. Вербеци, малопривлекательность которого лишь отчасти прикрывалась романтическим налетом. Тем не менее, не все традиции Просвещения оказались скованными летаргическим сном. Опыт трех десятилетий – со времени суда над венгерскими якобинцами и до начала нового противостояния между прогрессистами и ретро- 
градами-реакционерами – подпитывался тем, что оставалось еще от идей Просвещения в сфере культуры и мироощущения, воплощаясь в энергичное движение национального романтизма, в социально-политические идеи, в программу усовершенствования общественной жизни на принципах либерализма.
Что касается выдающихся общественных деятелей этого периода, то, прежде всего, следует упомянуть венгерских якобинцев. Двое из них – Ференц Казинци и Янош Бачани, осужденные в 1795 г., в молодости начинали свою карьеру как сторонники Иосифа, но отошли от его реформ после того, как император захотел «онемечить» Венгрию. Они были соучредителями основанного в 1788 г. литературно- критического журнала «Мадьяр музеум». И в заключении, и после освобождения Бачани сохранил свои радикальные убеждения, которые сложились у него как реакция на сделку между венгерским дворянством и Леопольдом II. Он сочинял не только превосходную элегическую поэзию, но и отстаивал необходимость освобождения Венгрии от Австрии и перевел на венгерский прокламацию Наполеона «К мадьярам» (1809). Казинци от прямой политической деятельности несколько отошел, став влиятельным лидером движения за усовершенствование родного языка. С тех пор как в Венгрии распространилось предсказание Иоганна Готфрида Гердера – немецкого философа, проповедовавшего романтизм и национальную самобытность искусства, – что венгерской нации суждено раствориться в окружающих ее славянах, немцах и румынах, вопрос о венгерском языке приобрел особую остроту. Действительно, этот язык был родным для меньшей части населения страны. Казинци и его единомышленники «неологисты» восприняли национальную идею Гердера во всей ее полноте. Для них, как и для него, нация была той /291/ единственной средой, в которой могут развиваться потенциальные возможности индивида и которая обязана своим существованием родному языку.
Даже в этот ранний период возвеличение мадьярского языка неологистами было чревато
