ароматов. – Я соску-у-чилась…
– Малышка, сегодня, похоже, будет не до того, – ответил Рану и добавил, заметив тень разочарования и недовольства, промелькнувшую на лице Сюзан, – но в ближайшее время мы непременно поужинаем вместе… у тебя или в каком-нибудь хорошем отеле. Ведь у тебя же послезавтра день рождения, и я хочу сделать тебе подарок, – с этими словами Жерар чмокнул Сюзан в холёную щёку и слегка прижал ладонью её упругое бедро.
«Эта чертовка тоже верна себе. Постель для неё – это, несомненно, самое главное. И я наверняка не единственный, кто пользуется её благосклонностью…» – подумал профессор Рану, проводив глазами удаляющуюся покачивающейся походкой секретаршу и взявшись за выполненную из фигурной литой бронзы ручку на входной двери кабинета господина Прево. Директор-учредитель Фонда не признавал современных материалов и любил интерьеры «под старину».
– А, Жерар, наконец-то, я вас уже заждался! – Марсель Прево, сухощавый и поджарый, в свои семьдесят с лишним выглядевший лет на пятнадцать моложе (ходили сплетни, что многие дамы не прочь были обратить на себя его внимание, да только старик Прево являл собой довольно любопытный и нечасто встречающийся образчик абсолютно верного мужа), встретил профессора приветственным жестом, сидя за огромным столом из темного резного дуба. – Прошу вас, дорогой профессор, присаживайтесь. Об этом, – Прево поднял лежавший на столе пульт и выключил бормотавший в углу телевизор, – мы с вами говорить не будем. Наши оасовцы в своё время вытворяли нечто подобное. Не в таких, конечно, масштабах, но суть-то та же… Ладно, оставим это. Итак, мсье Рану, с чем же вы ко мне пожаловали? Не скрою, я сгораю от любопытства и нетерпения! Я знаю вас как серьёзного учёного и как человека здравого и критичного ума, и поэтому уверен, что вы не стали бы придавать большого значения не стоящим внимания пустякам.
– Благодарю вас, мсье Прево. Прежде всего, прошу простить меня за опоздание – эти пробки сущее проклятие нашего времени! Иногда я завидую кельтам и скифам: они знали колесо, но не додумались до карбюратора.
– Оставьте, Жерар. Давайте к делу: что там у вас?
Профессор Рану давно уже заметил: с Марселем Прево приятно работать – поэтому их взаимовыгодное сотрудничество и продолжалось столько лет. Прево умел быстро ухватить суть излагаемого дела и так же быстро сделать выводы – в прошлом это не раз помогало Марселю в самых рискованных предприятиях. Правда, и сам Жерар Рану обладал завидной способностью коротко и ясно, не тратя лишних слов, изложить эту суть. Поэтому его рассказ о загадочной находке не занял много времени – тем более что о посетившем Элизабет видении мсье Рану умолчал.
– Занятно, занятно… – пробормотал директор-учредитель, побарабанив пальцами по крышке стола и царапнув Рану острым взглядом из-под кустистых седых бровей. – Дайте-ка взглянуть. Нет, определённо занятно… И что же?
– Прежде всего, мне хотелось бы определить, что это за материал. Мне, во всяком случае, он неизвестен, а вы, я надеюсь, не считаете меня полным профаном в этой области. Второе: хотя эта «загадка», назовём эту штуку так, и выглядит совершенно новенькой, надо бы попробовать определить её возраст. И последнее: при исследовании очень желательно применять исключительно неразрушающие методы анализа – ради безопасности.
– Даже так? – мсье Прево и глазом не моргнул. – Хорошо. Наша лаборатория оснащена самым современным оборудованием и укомплектована штатом прекрасных специалистов.
С этими словами он нажал кнопку селектора:
– Этьен?
– Да, господин директор.
– Зайдите-ка ко мне. Тут для вас есть весьма срочная работа.
– Слушаюсь, господин директор.
Марсель Прево выключил селектор, опёрся локтями о стол, уткнулся подбородком в переплетённые пальцы рук и посмотрел на Жерара.
– Вот так, господин профессор. У Этьена способные ребята. Думаю, что не позднее завтрашнего вечера у нас будет ответ. А может быть, и раньше. Знаете что, дорогой мой, езжайте-ка вы домой. Вы всё-таки проехали пол-Франции, а сегодня из-за этой пакости, – он показал глазами на телевизор, – женщины, да и не только женщины, излишне нервничают… У вас жена и дочь, побудьте с ними, успокойте. Как только будут новости, – на этот раз директор Фонда скосил глаза на лежащую на столе маленькую замшевую коробочку, – я вам позвоню. Впрочем, вы же знаете номер телефона лаборатории. Знаю, знаю я вас, не утерпите! Вас ведь не меньше меня интересует ответ на эту вашу «загадку»…
Обратная дорога отняла гораздо меньше времени, и профессор Рану, покинув офис Фонда в половине пятого, около семи уже был дома. Элизабет и Анн-Мари сидели в гостиной, уставившись в телеэкран, на котором повторялись всё те же кадры, перемежающиеся выступлениями обозревателей и политиков разного ранга. Жерару пришлось затратить некоторые усилия, чтобы оторвать женщин от этого становящегося почти гипнотическим зрелища.
Элизабет была относительно спокойна. Скорее всего, основная буря эмоций, связанная с заламыванием рук и потоками слёз, уже миновала. Что же касается супруги мсье Рану, то её взволновал не столько сам факт заокеанской трагедии, сколько то невероятное, что произошло в этой связи с её дочерью. Человек остаётся человеком, и глобальные катастрофы зачастую беспокоят его в гораздо меньшей степени, нежели мелкие житейские неурядицы, касающиеся лично его. Тем более что объектом небывалой по масштабам акции оказалась именно Америка – сытая, богатая, неуязвимая, кичащаяся своим превосходством и присвоившая себе право решать за других, диктующая другим свою волю и навязывающая этим самым другим свои ценности и свой образ жизни. Зависть есть зависть, от этого чувства освободиться очень трудно. Тем более трудно, если вызывающий эту зависть субъект своим поведением раздражает завидующих.
Конечно, французы более других европейцев (ещё со времён войны в Алжире) ощущали нарастающий конфликт между цивилизацией белых людей и тоскующим по величию халифата исламским миром. И конфликт этот основывался отнюдь не только на разнице в благосостоянии, нет – нефтяные шейхи одни из богатейших людей мира. Причина, по мнению профессора Рану, крылась в неприемлемости для потомков бедуинов (и не только для них) западного жизненного стандарта с его массовой культурой и приоритетом непрерывного потребления. Противостояние усиливалось хранящимися в памяти поколений многовековыми обидами и претензиями былых угнетённых к бывшим угнетателям.
Жерар не любил бывать в Париже по многим причинам, и одной из этих причин было значительное увеличение процента темнокожих парижан. Историк и учёный не исповедовал идеи расизма, но
