его мостовым, скользили над стылой водой каналов, пялились в темноту незрячими глазами и шептали беззвучные то ли молитвы, то ли проклятья…
Машина – джип не первой свежести – катилась по Университетской набережной от моста лейтенанта Шмидта к стрелке Васильевского острова на малой скорости, экономя лимитированное горючее. Двигатель работал почти неслышно, и скрип «дворников», время от времени смахивавших с ветрового стекла накопившиеся капли мороси, казался в ночной тишине скрежетом ножа по тарелке.
Люди в джипе молчали. Водитель, надвинувший на глаза прибор ночного видения, сосредоточенно смотрел вперёд – машина шла с потушенными фарами. Двое на заднем сидении, держа на коленях десантные автоматы, внимательно просматривали свои сектора – особенно левый, где стояли старинные здания Петербурга. Вряд ли кто-то из «шакалов» прятался здесь, в самом центре города, но неосторожность или простая небрежность могла дорого обойтись – дружинники хорошо усвоили эту истину.
Вадим, сидевший на правом переднем сидении, поглядывал на тусклую ночную Неву – в слабом свете звёзд вода походила на тягучий жидкий металл, медленно сочившийся из-под тёмных пролётов Дворцового моста. «А ведь ещё так недавно, – думал он, – арки мостов сияли гирляндами огней, и дома на набережных были ярко освещены, и Медный Всадник летел ввысь в голубых лучах прожекторов. А теперь… Чёрт, курить охота… Ничего, это уже последний круг».
У причала подбитой чайкой торчало из воды хвостовое оперение затонувшего там «метеора». Теплоход подорвали конкуренты, и поднять его так и не успели – грянул Обвал. «Вот так, – подумал Вадим, провожая глазами искалеченное судно, – бизнес во весь рост. И я сам, и мои коллеги не стеснялись в средствах, а тем временем за нами следили и позволяли нагулять жирок, чтобы потом выцедить его одним махом. Просто, как всё гениальное: куча мелких бизнесменов концентрирует в своих руках капитал и материальные ценности только для того, чтобы стать добычей хищников покрупнее. А те, в свою очередь, идут на прокорм ещё более зубастым, и так до самой вершины пищевой пирамиды. Тираннозаврам нет нужды отлавливать миллионы жертв – им хватает тысяч, но более калорийных. И нет на этих тварей охотников с убойным инструментом, – он погладил холодный ствол автомата, – не нашлось зверобоев. А после процесса пожирания обычно следует процесс испражнения, и вот все мы сидим по уши в дерьме. Крепок человек задним умом…».
Возле основания Дворцового моста маячила угрюмая серая глыба бронетранспортёра. Приказа остановиться не последовало – сидевшие под броней идентифицировали джип по ответчику «свой-чужой», – но коммуникатор ожил.
– Замечания? – прохрипел голос, искажённый скверной электроникой.
– Никаких, – отозвался Вадим. – От Гаванской ничего не зафиксировано. Продолжаю патрулирование. Командир сто семнадцатой городской дружины самообороны Костомаров.
– Смотри внимательней, командир: вчера у Петровского стадиона была перестрелка. Аутсайдеры борзеют, мать их… – булькнул механический голос и отключился.
Слово «перестрелка» вызвало у Костомарова странную ассоциацию – он хотел было притормозить у бэтээра и стрельнуть закурить, но передумал. Военные и дружинники делали общее дело, однако отношения между ними не отличались теплотой, хотя в экстремальных ситуациях и те, и другие всегда приходили друг другу на помощь. Дружинники-волонтёры недолюбливали армейцев, «прогадивших страну, которую должны были защищать, а теперь лижущих задницы тем, кто сохранил подобие власти и контроля над ситуацией», а те, в свою очередь, свысока поглядывали на «штафирок, взявших в руки оружие и возомнивших себя крутыми». И то, и другое не соответствовало действительности: армия просто не знала, в кого ей стрелять, не получила никакого приказа, когда Обвал уже накрывал планету, а теперь делала то, что и положено делать армии – силой оружия поддерживала тлеющий огонёк государственности, не допуская скатывания страны в окончательный хаос. А дружины самообороны, отрывая время от отдыха после рабочего дня, защищали свои дома и свои семьи от бандитов и мародёров – точно так же, как это делали их далёкие предки, жившие на краю Дикого Поля, откуда регулярно выплёскивались волны степных грабителей. И среди «штафирок» были крепкие парни, прошедшие «горячие точки» и управлявшиеся с оружием не хуже кадровых спецназовцев.
Джип поравнялся с ростральными колоннами, мёртвыми и немыми, не зажигавшими свои огни ни разу с начала Обвала, и Вадим бросил взгляд налево, на здание бывшей Биржи. Здание пустовало почти три года: после взрыва потрясённые хозяева никак не могли решить, стоит ли им делать здесь ремонт, потом выставили его на торги, а потом – потом пришёл Обвал, и всем стало уже не до того. И старинное здание на Стрелке так и осталось стоять с выбитыми окнами, наскоро заколоченными фанерой, из-под которой выползали длинные полосы копоти.
«Да, парень, – внезапно подумал Костомаров, имея в виду того молодого флотского офицера, который пришёл сюда, обвязанный пластидом. – А ведь ты хотел нас предупредить – нас, которые не хотели ни слышать, ни видеть, ни признавать очевидное. И прозрели мы – и то далеко не все – только тогда, когда настал Обвал…». Он вспомнил, как замалчивалась вся эта история, и как она всё-таки стала известной, несмотря на упорно тиражировавшуюся официальную «террористическую» версию. А потом он подумал о Лидии и о сынишке и ощутил беспокойство – как они там? Да, их дом надёжен, и другие мужчины охраняют его семью, пока он, муж и отец, патрулирует по графику Васильевский остров, оберегая покой чужих семей, но всё-таки… Ничего, это уже последний круг – и домой: туда, где его, Вадима Костомарова, любят и ждут, и где о нём тоже беспокоятся.
Джип выехал на набережную Макарова и медленно двинулся вдоль Малой Невы. До конца маршрута оставалось всего километра три, не больше, но никто из сидевших в машине не расслаблялся: ночи в огромном северном городе, забывшемся в тревожном сне, полны неожиданностей.
Природные катастрофы, как правило, приходят неожиданно – человек ещё слишком мало знает об окружающем его мире. Он не чувствует приближение беды – её чуют только кошки, силясь отчаянным мяуканьем предупредить своих очень глупых хозяев, считающих себя очень умными только потому, что они изобрели атомную бомбу, компьютер и гель для бритья. Иногда кошкам это удаётся, но по большей части их усилия тщетны – человек не обращает внимания на беспокойство братьев наших меньших.
Социальные катастрофы тоже приходят неожиданно для большинства людей и даже для кошек. Но не для всех людей: для тех, которые готовили и рассчитывали эти катастрофы, они отнюдь не являются полной неожиданностью. Законы социума тоже объективны, однако процентное содержание субъективного фактора в них очень высоко, и этими законами куда легче манипулировать, чем безразличными к человеческим амбициям законами природы.
Обвал, порождение человеческой жадности и властолюбия, вызревал медленно, но неумолимо – как семя, брошенное в плодородную почву. Обвал был изначально заложен в дьявольскую систему, господствовавшую на планете и державшуюся на подлом принципе: получить с человека больше, чем ты ему одолжил, и таким образом заставить его работать на тебя. Так продолжалось веками, но так не могло продолжаться вечно: долги росли снежным комом и в конце концов обернулись снежной лавиной.
Потомки создателей хитрой финансовой машины, её хозяева и операторы, сидевшие за рычагами сложнейшего глобального механизма, тянущего мир неведомо куда, знали, что взрыв неизбежен – кому как не им было это знать. Они знали, что лавина сорвётся, однако надеялись контролировать это рукотворное стихийное бедствие себе во благо: Обвал должен был похоронить под собой всех лишних и окончательно закрепить над Землёй власть узкого круга элиты, ставшей единственным реальным владельцем всего, что было создано людьми за века и тысячелетия упорного труда. Огромная денежная масса, переполнившая каналы взаиморасчётов, достигла критического уровня – триллионам условных единиц, за которыми не было ничего, кроме символов двоичного кода в банковских компьютерах, предстояло превратиться в пыль и развеяться миражом. Деньги – архимедов рычаг, предназначенный перевернуть Землю; тонкий инструмент для достижения власти над миром – гораздо более изощрённый, чем грубый меч, – сделали своё дело, и теперь их можно было выбросить за ненадобностью и заменить чем-то более совершенным. Но на время переходного периода требовался некий эквивалент всего и вся, и хозяева остановились на старом добром золоте – на тысячелетнем фетише всех времён и народов. И этим же золотом они надеялись оплатить мечи, которые должны были защитить их от гнева миллионов людей, потерявших голову среди руин былого великолепия и кажущегося процветания.
