Распад материи… Можно бросить в них… если сможешь… А можно и… не бросать… Я…
Алхимик хотел сказать что-то ещё, но не сумел – снова потерял сознание.
Вадим нажал плечом на дверцу и взвыл от боли. «Вывих, – растеряно подумал он. – И когда это я успел?». Взгляд его упал на раздавленную коробку коммуникатора, лежавшую на приборной панели, – когда и как он успел его раздавить, Костомаров тоже не знал.
А между чёрных древесных стволов замелькали человеческие фигуры – четыре или пять. Преследователи оставили свою машину на дороге и шли к ним.
«Вот и всё, – отрешённо подумал Повелитель Муз, – приплыли».
Он рассматривал приближавшихся врагов с каким-то странным спокойствием, словно не он сидел в покорёженной машине, беспомощный и безоружный, а кто-то другой, за кем Вадим наблюдал со стороны.
«Аутсайдеры – нагляделся я на вас, сволочей, за Время Тьмы. А вот этот мальчик со спортивной фигурой – не аутсайдер: глоб, посланец United Mankind, – такой же, какого мы пристрелили в прошлом году, неподалёку. Не ты ли, дружок, нанёс визит Серёге Алексееву, после которого на постели осталось разодранное в клочья тело Дианы? И неважно, что не твоя рука держала секач или чем там её уродовали – это ты привёл туда отщепенцев. Счастье твоё, гадюка, что у меня нет оружия – я бы расписался свинцом на твоей холёной морде, сука ты заморская… Вы ползёте по всему миру как тифозные вши, безостановочно и неумолимо, прожорливые и ненасытные, выедая земной шар и снаружи, и внутри. Но мы вас остановим – не я, так другие…».
Двое аутсайдеров, пригнувшись, обходили неподвижный джип. Третий, жилистый и сухощавый, похожий на поджарого волка, держался рядом с глобом. А глоб зорко следил за каждым движением Вадима, держа наготове что-то вроде короткоствольного ружья.
«Пневматик, – догадался Костомаров, – стреляет парализующими иглами».
Он поймал взгляд глоба – спокойный и равнодушный взгляд профессионального убийцы, не испытывающего ни сожалений, ни колебаний, ни угрызений совести. «Оружия!» – мысленного закричал Вадим и вспомнил о зажатом в руке детонаторе Алхимика. «Мне его не метнуть, – подумал он, – тяжёлый, да и плечо у меня… Но можно ведь и не метать…».
Залязгало. Один из аутсайдеров пустил в ход «фомку», пытаясь вскрыть заклиненную дверцу, второй стоял рядом с ним. Глоб и поджарый наблюдали, стоя в нескольких шагах от машины.
«Вы не должны узнать то, что знаем мы, – отчётливо прозвучало в сознании Вадима, – этот квас не про вас. Что я сделаю для людей…».
Он боялся, что выступ на торце «зажигалки» не нажмётся, но это опасение оказалось напрасным – выступ легко подался под его пальцем и плотно вошёл внутрь цилиндрика.
«Не успели, – думал капитан Матвеев, сумрачно глядя на огромную чёрную воронку, по склонам которой стекали струйки тяжёлого сизого дыма. – Рвануло, как термобарическая боеголовка: джип разнесло на атомы и всё вокруг выжгло метров на сорок. Чёрт бы побрал эту волонтёрскую самодеятельность – надо было нам звонить, а не играть в ловца шпионов».
Он шевельнул носком ботинка оплавленный клочок металла, зарывшийся в горячий пепел, и, обходя кучки тлеющего мусора, пошёл к ожидавшей его машине.
– Примите наши соболезнования, Лидия Сергеевна. Ваш муж спасал очень крупного учёного, Александра Николаевича Свиридова, сделавшего исключительно важное открытие мирового значения. Этим открытием пытались завладеть наши враги, но они просчитались – ваш муж встал на их пути. Вадим Петрович Костомаров погиб как герой.
– Я знаю, – тихо сказала женщина в чёрном.
Глава восьмая. Дети нового мира
Белая чайка резко спикировала, чиркнула по поверхности воды и взмыла вверх, унося в клюве серебряную полоску. От синих монастырских куполов, скрытых за густыми кронами деревьев, донёсся гулкий голос колокола.
У самой кромки воды бегали мальчик и девочка лет шести, выбивая босыми ногами сверкающие капли. Ещё одна девочка – ей было года три – устроилась поодаль, вдумчиво изучая божью коровку, ползущую по травинке. Время от времени она отрывалась от своего занятия и, надув пухлые губки, с детской ревностью посматривала на мальчишку, которому почему-то интереснее было бегать по песку с девочкой постарше, чем сидеть рядом с ней и разглядывать букашек. А на выбеленном прибоем бревне сидели две женщины в длинных юбках и тёмных платках. Они не были ни монашками, ни послушницами, но на острове даже трудницы блюли устав монастыря, избегавшего мирских соблазнов.
– Я в Североморске связисткой была, по контракту. Гарнизонная жизнь – не сахар, а только у нас Дону она тогда тоже была не мёд с патокой. Вот я и завербовалась-подписалась, – Ольга поправила прядь чёрных волос, выбившуюся из-под платка. – А в Диму я влюбилась сразу, с первого взгляда, словно в омут упала с головой. Он был какой-то, – она запнулась, подбирая сравнение, – как открытая рана, что ли, тронь – и сразу больно. И глаза у него – я как их первый раз увидела, тут же и поняла: люди с такими глазами долго не живут. У меня ведь бабушку на хуторе колдуньей звали, и я у неё кое-чему научилась. Ходила я за ним как тень, при каждом случае старалась на глаза ему попадаться, да только Дима мой отрешённый меня и не замечал. Виделись мы с ним часто – лодка их всё у пирса стояла, – да толку-то. И лишь разочек я своего таки добилась. Мы ведь, казачки, настырные, – она улыбнулась своим воспоминаниям.
– На двадцать третьего февраля в Доме офицеров праздник был – гуляли. На меня там многие глазели, а я всё своего желанного выглядывала. И догляделась – пригласила на белый танец. Дима мой тогда выпил немного, отмяк, холод его нутряной отступил ненадолго, да и я постаралась – зря, что ли, колдуньина внучка? Увела я его, как коня на аркане. Лариске – это подруга моя, жили с ней в одной комнате, – строго наказала до утра домой не показываться. Так ей и сказала: «Хоть на снегу ночуй, а нам не мешай!». Ох и любила я его… – синие глаза Ольги подёрнулись дымкой. – Те часы минуткой пролетели, хоть и шутила я: мол, не спеши, милёнок, полярная ночь длинная. Да только счастье моё вышло коротким…
Юля слушала, опершись локтями в колени и положив подбородок на кулаки.
– Не стал он со мной дальше хороводиться. Так и сказал: «Не люблю я тебя, а просто так – не хочу. Нечестно это – ты уж меня прости». Я тогда аж заледенела – утопиться думала, честное слово. А когда узнала, что беременна, аборт хотела сделать. Диме-то я не говорила, чтоб не думал, будто я через это в жёны к нему навяливаюсь. Не сделала – уехал он в Питер, мать хоронить, и не вернулся. А потом я узнала, что взорвал он себя на бирже вместе с клопами-спекулянтами навроде тех, что Обвал устроили, только рангом пониже. И решила я тогда дитё его сохранить и вырастить. И сохранила я Анюту, – она посмотрела на девочку, бегавшую у воды, – и выращу.
– Постой, постой, так этот парень, который… Это и был твой Дмитрий?
Ольга молча кивнула.
– Тесен мир… А как ты здесь оказалась?
– Помогли. Есть один такой человек хороший, Михаил Пантелеев, Дима у него под началом служил. Он когда узнал, что моя Анюта – дочь лейтенанта Ильина, как брат родной о нас заботился. Да, как брат – в постель ко мне залезть и мысли не имел. А потом, когда Обвал накатился, и на Севере совсем невмоготу стало, он помог нам до Питера добраться. Ехала я сюда под охраной морских пехотинцев – перебрасывали морпехов, а их командир другом был Пантелееву. И в Петербурге нашлись люди, знавшие Диму и помнившие, что он сделал, – не оставили без помощи дочь его и жену невенчанную. А как Время Тьмы на убыль пошло, я и перебралась сюда, на остров. Монастырь здесь чистый, корыстью не травленный, – жить можно, земля прокормит, хоть и скудная она тут у вас. Поживу, а как Анюта подрастёт, вернусь домой, на Дон, – дома и стены помогают.
– А чего же ты сразу домой не поехала?
– Это после Обвала-то? Чтобы меня сильничали по дороге под каждым кустом, а то и вовсе убили бы? Я из Мурманска добиралась за спинами вооружённых мужиков, они меня в обиду бы не дали, а на Дон одной, да ещё с малым дитём… Нет уж, подожду я, пока жизнь наладится – оно к тому идёт, – тогда и поеду. Анюта моя – Ильина Димы кровь, я её сберечь обязана.
– Кровь и память – да, их нужно хранить. Мы с Лидой тоже мужей своих потеряли, и сюда перебрались кровь их сберечь, – сказала Юля и добавила со странной интонацией: – И не только…
– Это ты о чём? – недоумённо спросила Ольга.
