– Коля… Пожалуйста, послушай меня. Ты же знаешь, Коленька, ты ведь наверняка чувствуешь сам, что я не могу быть и никогда не буду ничьей любовницей. Я по своей внутренней сути жена и хочу, чтобы меня любили и принадлежали целиком и без остатка. В семейной стабильности, в распорядке и предсказуемости, в ежедневных обедах с банальными щами-борщами, в рутине празднований дней рождений и Новых годов, в двухспальной супружеской кровати, где зачинаются дети, в спокойном и постоянном присутствии мужчины, моего мужа; в его утреннем кофе, чтении газет, знакомом домашнем халате и тапочках чувствую я уверенность, успокоенность и правильную жизненную цикличность. Между любовными приключениями и стабильной семейной жизнью такая же разница, как между тем Великим потопом при образовании Луны и регулярными вечерними приливами и утренними отливами в теплом норвежском заливе Скаггерак, где я купаюсь каждое лето. Ты понимаешь, о чем я, Коля?
Совсем низко опустив голову, я быстро-быстро рыхлила вокруг себя острым, как копье, мыском белого полусапожка слегка зыбучий лиловатый снег. Ничуть не хуже бриллиантов сверкающие снежинки испуганно разлетались во все стороны, будто бы из-под копыт буйной кобылицы.
– Ты хочешь, чтобы я женился?
С глубоким тяжким вздохом я подняла глаза и твердо, в упор посмотрела Николаю в глаза. Он заметно посерел лицом, хотя в ночи все лица и так кажутся серыми и от меня отстранился, даже отступил на шаг.
– Да, конечно, я понимаю тебя. Ты сильно любишь… Ты, Ника, абсолютно права. Я просто не думал… – сказал неожиданно простуженным, сиплым и хриплым голосом; потом резко отвернулся и зашагал прочь.
Темный, молчаливо-настороженный лес удовлетворенно запрятал в свои таинственные глубины горькие его слова. Я расстроилась так, что словами не передать.
Наперерез через снежные барханы, то и дело сбиваясь с протоптанной ледяной дорожки и по колено проваливаясь в хрустящие сиреневые сугробы, убегала от меня плотная Колина фигура, пока совсем не скрылась с глаз долой в таинственно молчащем мраке. Как воздух из веселого детского шарика, тут, видно, выпустилась из меня большая часть моей жизненной энергии; вытекла едва ли не до самого донышка и сразу так захотелось спать, что ни о чем другом уже и не думалось. Возжелалось прямо на месте лечь в снег и непотревоженно сладко замерзнуть до смерти, вместо того я привалилась спиной к жесткому корявому стволу близстоящей сосны. Я так и не смогла оценить, сколько времени простояла у векового дерева: несколько долгих часов или несколько кратких мгновений, но в итоге все же накопила сколько-то сил на обратный путь. Тащится куда-то через лес на этот раз показалось тяжким испытанием: ветвистые, траурно-черные стволы-руки цеплялись костлявыми своими щупальцами-ветвями за мою одежду и волосы, словно бы хотели защекотать-застращать до смерти неприкаянную, замаянную жизнью женщину.
В конце концов сумела я добраться до белого, приветливого, манящего веселыми яркими окнами домика и, войдя с морозца внутрь, вдруг ощутила, как теплое и приятное чувство внутреннего облегчения из самого центра живота начало благодарно растекаться по всему телу. Вдобавок я чуточку гордилась собой, что все же сумела сказать человеку правду. Вот ведь как удивительно устроена жизнь: говорить правду – оказывается, самое трудное из всего, что приходится делать в этом мире. Внезапно подозрительная тишина, слишком непотревоженный уют деревянной виллы сковал меня кошмарным предчувствием, что Николай из леса в дом не вернулся, пропал с концами, а я стою тут совсем одна-одинешенька и в жизни уже никогда не смогу узнать, что с ним приключилось такое ужасное. Сердце сразу же резко сжалось и заныло от недобрых ожиданий, горло издало истошный неконтролируемый вскрик. В следующую секунду Коля встревоженно выглянул из кухни, где, по его собственным словам, готовил нам напитки и легкую закуску. Он не выглядел ни сердитым, ни злым, ни обиженным, чему я бесконечно и благодарно возрадовалась. А ту горькую драматическую неизбывность в кривых уголках его губ я предпочла бы и вовсе не заметить. Видимо, со стороны сцена выглядела примерно так: усталая блондинка с грациозной женственностью плюхнулась и с заметным наслаждением полурастянулась на роскошном белом диване почти посередине гостиной, а галантный дипломат тем временем соорудил два красивых и вкусных коктейля и на тонком серебристом подносе поднес их даме с любезной приветливой фразой.
Потом он сразу же заговорил о «Стелз», американских самолетах-невидимках, по виду абсолютно похожих на исполинских размеров летучих мышей. Полеты этих самолетов, по Колиным словам, не определялись никакими современным радиолокационными системами и для их обнаружения его хороший друг – конструктор – совсем недавно все же сумел разработать тепловые локаторы. То есть, если я поняла правильно, определялись не металлические части «мышей-невидимок» или системы их оборудования, а сидящие там живые люди, излучающие биологическую тепловую энергию.
Честно говоря, несмотря на все нами выпитое, несмотря на по-прежнему озорную пляску апельсиново- оранжевого огня в каминной нише и мягкие, женственно-лучистые, совсем как в церкви, огоньки свечечек, расставленных там и сям, сильная нервная напряженность в окружающей атмосфере все равно здорово ощущалась. Горький привкус и жженый запах тоскливой безнадеги смутными рваными клочками струился изо всех углов избы, шелестел на кухне, свисал с потолка. Николай явно находился в своем самом трагическом расположении духа, но держался просто превосходно, много улыбался и шутил, отчаянно стараясь ни в коем случае мне не показать истинных эмоций. Я не сумела догадаться, почему «сохранение веселого лица» казалось ему столь необходимым – очередная загадка мужской психологии, да и к тому времени уже так от всего устала, что если бы кто предложил мне переселиться в параллельный мир, согласилась бы незамедлительно.
– Что-то спать хочется, Коленька. Уже и ног под собой не чую. Я так смертельно устала сегодня – как, наверное, еще никогда в жизни. Не заболеть бы!
– Да, да, конечно… Я понимаю… Здесь имеется большая спальня на втором этаже. Я сейчас тебя туда провожу, – бодро откликнулся Николай и слегка засуетился с посудой на столе. Через несколько минут он повел меня из стуи-гостиной в соседнее помещение, где находилась деревянная спиралеобразная лестница с выкрашенными в белый цвет перилами.
Войдя туда, я сразу же слегка остолбенела: в той обширной светлой проходной зале стоял преудивительнейший, совершенно прозрачный, как бы хрустальный рояль в форме подковы. Никогда раньше я таких не видела и потому изумленно замерла, с восторгом разглядывая красивые золотистые молоточки, кнопочки и решеточки внутри того замечательного инструмента.
– А, рояль… Этот мой товарищ-бизнесмен музыкой увлекается и сам отлично играет на многих инструментах. Любит Чайковского, Прокофьева тоже, еще Стравинского, – вяло отозвался на мои восторги Николай, не бросив даже полвзгляда в сторону хрустального чуда.
– Удивительный вкус у твоего друга, Коля. Дом его – чистая эклектика, смешение двух совершенно разных стилей: нарочито грубоватой избы в старонорвежской деревне и изысканного салонного минималистического декаданса. Мне бы такое и в голову не пришло, а как элегантно получилось в итоге.
– Так Рольфу архитекторы спроектировали, а дизайнеры оформили дачный дом. Сам-то по себе он любит что попроще. Он вообще простой хороший норвежский мужик, на лося или кабана иногда приглашает меня поохотиться, хотя, если признаться честно, охотник я еще пока не очень…
Мы поднялись по изящно изогнутой лесенке: Коля впереди, я за ним. Передо мной распахнулась тяжелая массивная дверь в хозяйскую, наверное, спальню, зажегся сферической формы ночник на полу, и я с любопытством обозрела место, где предстояло провести неизвестно сколько ночей. Надо же, даже на час вперед предсказать течение своей собственной жизни теперь сделалось проблемой; оказывается подобная неопределенность стоит человеку массу нервов и сил. Страх перед неопределенностью будущего хуже вампира и быстрее каннибала может съесть человека с потрохами и никогда не подавиться. Я как можно глубже вздохнула и, пока не поздно, постаралась сосредоточиться на рассмотрении элементов обстановки. Разглядев же эти детали получше, так и замерла от изумления: комнату украшали три мои фотопортрета размером А4, то есть стандартного печатного листа, в рамочках под красное дерево.
Нет, такое действительно было для меня сверхнеожиданностью! Здесь, в чужом незнакомом доме, и надо же – мне и в голову никогда бы не пришло… Я-то вначале подумала о хозяйских родственниках: жене или дочери…
На первом портрете я в своем бежевом длинном пальто кокетливо обнималась с бронзовой голышкой с
