Акербригге, и ветер с моря старательно раздувал мои ярко-золотистые волосы в виде фантастической короны над головой. На другом – я, слегка затуманенными, но ангельски синими глазами взирала на фотографа и загадочней Джоконды улыбалась уголками ярко-перламутровых губ. Шелковая туника типа греческих классическими складками благородно ниспадала с моих покатых, весьма, оказывается, полных плеч. За мягкими плечами и высокой шеей виднелось отражение моего же затылка в кусочке зеркального стекла, часть тяжелой, художественно декорированной рамы и несколько плиток светлого мрамора – декор посольских стен. Последнее же изображение являло взору весьма милую и донельзя смешливую веселушку-лукавушку с игрушечным тигренком в руках, то был подарок Коли – талисманчик на счастье. Фоном мне служило лохматое чучело бурого медведя в национальной русской, богато расшитой рубашке красного цвета; тут дело явно происходило в ресторане гостиницы «Националь» в Москве же.
– Ой, Коленька, надо же. Да здесь, оказывается, устроена персональная выставка моего культа личности. Я, признаться, совсем ничего такого не ожидала. Спасибо!
– Да не за что, Вероник. Это я так просто… – сильно смутился мой товарищ и как можно скорее опустил в пол карие свои очи.
В остальном обстановка в спальне за исключением уже упомянутого, так чудесно сияющего нежно- розоватым светом большого напольного шара была довольно спартанской, хотя еще, наверное, стоит упомянуть в виде приятной неожиданности совершенно безразмерную водяную кровать с подогревом. Такие забавные кровати были в особой моде где-то на исходе восьмидесятых, сейчас же про их существование почти все забыли. Чуть позже я обратила внимание на мастодонтского вида, нарочито грубо сколоченный письменный стол из сосны, стоящий в левом дальнем углу достаточно большой комнаты, и такого же мезозойского вида стул. Над столом красовался большой портрет мужественно-усатого моряка-рыбака, выполненный маслом – видимо, хозяин уважал национальную живопись примерно столетней давности. Это было абсолютно все: даже ковра на полу не было, а сам пол представлял широкие доски цвета натурального дерева.
Николай бегло, как если бы куда-то невероятно заторопился, продемонстрировал мне встроенные стенные шкафы и управление подогревом матраса, пожелал доброй ночи и сразу же ретировался за дверь. Я послушала удаляющиеся вниз по лестнице шаги, благодарно оценила его сердечную деликатность, заперла дверь на торчащий из нее ключ и совсем по-детски запрыгнула в самую середину матраса – мини- океана. В следующую секунду сделалось и смешно и славно: ура – теперь я освободилась и никому ничего не должна! «Всегда ходи путями сердца своего, Вероника», – словами из Библии уверенно поддержал меня мой внутренний голос. Поначалу в постели показалось как-то не совсем привычно и удобно, оттого что вокруг все хлюпало, но все равно очень радостно, а несколькими мгновениями позже мини-волны тело здорово расслабили, просто растворили до основания – стало невероятно лень даже пальцем пошевелить. Спать, однако, тоже расхотелось, чему я сильно удивилась. Боже, а ведь как я всю жизнь мечтала жить в красивом доме с садом. Как много раз мне снился мой дом и мой сад: в саду том – вечно текущая женственная вода и молчаливые камни, изогнутые мостики и кружевные беседки, белые и красные цветы, изумрудные деревья, легкий шепот листвы, поющие цикады и тени на белой стене иногда при задумчивой луне, а иногда – от шаловливого солнца. А мой дом обязательно отражается в медленных водах; там голубые, как небо, мозаичные полы, чудесный мраморный уютный камин, свечи и звуки музыки…
Ничего этого у меня нет и не будет, одни глупые фантазии… Нет, все же недаром моя бабушка была твердо убеждена: как только человек оказывается в обстоятельствах, точь-в-точь соответствующих его самым сокровенным мечтам, то пусть постарается унять свои иллюзии и понять, что он просто-напросто уже умер. Только таким путем мертвец и способен обнаружить, что более он не жилец на этом, извечно полном всевозможных несовпадений желаний и возможностей белом свете… В большое окошко вкрадчиво заглядывала та самая медовая луна-обманщица. Я заставила себя выбраться из матраса и опустить плотную гардину из какой-то жесткой ткани. Не хочу, чтобы она на меня светила! Не хочу быть несчастной! Теперь стало гораздо лучше и правильнее, нечего мне мечтать о несбыточном. Залезла обратно в плещущуюся и бултыхающую постель и заснула поистине мертвецким сном.
Я пробудилась в тревоге, оттого что во сне какая-то древняя армия готовилась выступить в поход против грозного врага: громко ржали возбужденные кони, на непонятном языке неслись войскам приказы, лязгал оружейный металл. Только лишь через несколько минут сообразила, что это, видимо, Николай сервирует внизу завтрак. Ленивым сонным поросенком показываться ему на глаза не больно-то хотелось, но и с кровати подниматься было неохота. Все же пришлось совершить над собой форменное насилие, выпрыгнуть из томных объятий как поле широкого, переливающегося водными массами матраса и решительно двинуться в ванную.
Благо сверкающий бело-розовой плиткой под мрамор, с оборудованием в виде гигантских морских раковин совмещенный санузел был встроен в спальную комнату для удобства хозяев или их гостей. Умытая, красиво причесанная и одетая в то же, что и вчера, спустилась в большую гостиную. Завтрак в виде бекона с яичницей, тостеров с сыром, ветчиной и икрой трески, а также кофе уже стоял на стеклянном овале, самоотверженно поддерживаемом руками и грудью каменной девушки с вызывающими глубокое уважение монументальными формами. Однако сам Николай продолжал с чем-то возиться на кухне. Я направилась прямо туда и вежливо его поприветствовала.
– А, Вероника. Ты встала? Тебя также с добрым утром. Как спалось? – так на меня и не взглянув, отозвался Коля. Он упорно наблюдал духовой шкаф, где поджаривались некрупные тушки какой-то белой рыбы, залитые расплавленным сыром и посыпанные какой-то зеленой пыльцой.
– Ой, да что ты, Коленька. Куда же нам столько еды! На столе и так всего полным-полно. Может, только молока к кофе надо принести…
– Да-да, чуть не забыл: молоко стоит в холодильнике… Я прошлой ночью еще два стихотворения накропал. Тебе принести почитать? – по-прежнему упорно вглядываясь в пузырящуюся сыром рыбу, негромко спросил серьезного вида мужчина.
– Конечно же, ведь я необыкновенно люблю твои стихи. Они такие красивые и трогательные. А почему только два?
Глупейший вопрос вырвался естественно и спонтанно, впрочем, как всегда. Меня саму частенько тошнит от собственного же кретинизма.
Николай, конечно же, ничего на то не ответил. Он в дверях быстро проскочил мимо меня и со скоростью света унесся куда-то прочь. Я вернулась к столу в гостиной и скромненько присела на самый уголок дивана. Через какое-то время поэт вернулся и застенчиво протянул два исписанных крупным размашистым почерком листка. Он собирался что-то сказать, но в эту самую секунду затрезвонил его мобильный телефон.
По тону Колиного голоса и по нахмуренным бровям я поняла, что звонок деловой: видно, дипломаты заскучали на работе без своего коллеги. Отвечать на серьезные вопросы сослуживцев или начальства Николай удалился в соседний с гостиной холл с роялем, плотно прикрыв за собой дверь. Я пожала плечами и принялась одновременно завтракать и читать – моя излюбленная, еще в детстве приобретенная манера. Одно стихотворение называлось «Вот такая грустная картина».
Второе, судя по названию, более динамичное произведение именовалось «Прыжок в бездну».
А еще в самом углу листочка нашлось коротенькое четверостишье-постскриптум:
Стихи меня огорчили. Очень
