доброжелательным и спокойным наблюдением развития ситуации, искренним желанием супруги успокоить и умиротворить разбушевавшегося человека, порывом льющейся, светлой и истинной любви к нему. Даже видя всю глупость другого, надо научиться ему сочувствовать, а не осуждать!
Тут меня чуть ли не в воздух взвила неведомая сила, до того все во мне возмутилось последними словами немки:
– Да на такой подвиг практически мало кто способен! – Я заговорила с холодноватой дрожью в голосе: – Тебя, значит, отчитывают, по любому пустяку выговаривают, как последней девчонке, а ты в ответ лишь льешь доброжелательное и сочувственное спокойствие! Я правильно тебя поняла?! Но если это все так и ты, Грета, сама честно следовала этим правильным религиозным заповедям, то почему у тебя самой было два мужа? И где они сейчас?
– Я, Вероника, дважды вдова. Мой первый муж разбился в автокатастрофе, а второй умер год назад во время операции по удалению мозговой опухоли. Я сама работала в той больнице.
В больших и слегка навыкате голубых глазах Греты сверкнула непрошеная слеза, в то мгновение она удивительным образом напомнила мне портрет вдовы Ленина, много лет назад висевший в вестибюле моей школы. Хотя я невольно смутилась ее словам, но и в смущении своем продолжала недоумевать, как же такое возможно: вот на тебя кричат, топают ногами, оскорбляют, критикуют, требуют всяких несуразных действий, а ты сидишь себе в полном на все наплевательстве, как великий Будда – оно называется «ласковая кротость»; да при всем том в абсолютном душевном спокойствии молишься об умилении сердца какого-нибудь кретиноподобного существа мужского пола. Конечно, оно, наверное, возможно, если сама для себя решишь, что тут перед тобой выступает полный и абсолютный кретин, то сможешь выслушать все его бредни довольно спокойно. Однако, с другой стороны, сама мысль, что надо продолжать находиться замужем за подобным субъектом, сразу отравит все душевное равновесие, достигнутое такими трудами и упорными ментальными тренировками. Ага, значит, согласно теории гестапо-Мюллера, в этот самый момент себя начинает проявлять твоя эго-гордыня, потому что сама тоже вполне можешь быть кретинкой, совершенно «в масть» своему кретину, за которого вовсе и не зря выходила замуж; но себя самое со стороны, жаль совсем не видно. Боже, как в жизни все сложно!
– Теки, Вероника, теки вместе с жизнью, как текут великие реки и каждый новый день надейся на что- нибудь очень хорошее. Знаешь ли ты разницу между надеждой и ожиданием? О, это две прямо противоположные вещи! Ожидание рождает неутоленное, требовательное желание, зато надежды дают милую сердцу спокойную радость! А все-таки я скажу тебе, как есть… Хорошо, что у тебя доброе, солнечно щедрое от природы сердце и благородный дух. Но в тебе Вероника, как и в большинстве твоих ровесников, это щедрое сердце наполовину заковано в стальной бронежилет, зато отлично натренирован интеллект. Ваш ум легко может «раскусить» самую заумную идею, но не способен понять даже самую элементарную нужду близкого человека, например, тех же мужа или жены, не говоря уже об остальных.
Вот оно самое и есть главная беда современного мира. Многие, очень многие проклинали и проклинают моего отца, а вот он-то как раз отлично знал науку, как в нужные моменты подчинять рассудок сердцу и поэтому всегда выигрывал в играх с жизнью. Многих ли ты видела, которые могли бы подобным похвалиться?
– Ты совсем меня запутала, Грета! Ты умеешь так легко переворачивать вещи с головы на ноги! Но разве же ты сама не способна видеть разницу между жертвами и палачами? Давай вернемся к моей семейной ситуации: ведь это же не я, это меня мучили и изводили. Как же ты не видишь, что палач и жертва не могут действовать заодно и быть одинаково виноватыми! Возможно, такова заповедь твоего любимого католичества, но, прости, мне на ум приходит веселая русская поговорка: «То ли он украл, то ли у него украли; но мы с вами разбираться не станем».
– Мне от души искренне жаль тебя, девочка. Поверь: искренне, искренне жаль. Но не кажется ли тебе, дорогая, что в один не очень-то прекрасный день ты ни с того ни с сего вдруг сочла себя не слишком-то приспособленной к сложностям и реалиям жизни, смертельно напугалась и принялась ежедневно демонстрировать свою животную дрожь не слишком-то хорошо воспитанному и душевно чуткому, как, впрочем, все они, современному молодому человеку?
Ладно, как вышло, так оно и вышло; еще все и к лучшему обернется с Божьей помощью. Но не волнуйся так за себя, доверься жизни и всему существующему в ней, пусти себя на самотек и расслабься. Уверяю, милочка, ты скоро увидишь, как сама в себе ошибалась. Что-то есть внутри твоего характера такое, что ты сама совсем сейчас не ощущаешь, но что очень хорошо умеет добиваться своего и твердо знает, чего хочет. Постарайся не зацикливаться на своей неприкаянной бездомности и горькой заброшенности, а позволь своему собственному внутреннему, озорному и азартному существу с присущим ему восторгом купаться в веселых вольных ветрах; в изменчивой текучести вечно свободных вод жизни; в хрустальной голубизне открытого чистого неба; в победных отсветах празднующих грозу, ликующих зарниц; в раскатах зовущего в дальний путь грома.
«Да она точно сумасшедшая! – одновременно и со скептической усмешкой и с острым интересом подумала я. – Надо же, вот они какие бывают на самом деле. Ладно, пусть со странностями, зато и не такие до ломоты в зубах скучные. Да к тому же о себе самой, любимой, любую галиматью забавно, если не сказать приятно, слушать. Пусть себе болтает, что хочет; так я хоть ненадолго отвлекусь от своей собственной вялотекущей психопатии!»
– Вот попробуй, девочка, мне ответить на важный и древний теологический вопрос: сколько ангелов могут одновременно танцевать на конце иглы? И не надо, не надо так весело улыбаться. Это вовсе не такой простой и совсем не праздный вопрос. В нем сокрыт тайный и глубокий смысл, а потому в католичестве он чрезвычайно важен до сих пор. Многое можно сказать о человеке после того, как он постарается на него ответить.
Я не стала долго раздумывать, сказала первое на ум попавшееся и опять не смогла сдержать улыбки.
– Ну, Грета, наверное это напрямую зависит от того, какой именно танец исполняется ангелами в настоящий момент времени. Их может быть и двое, а иногда – целый хоровод…
Когда мои ответы приходились ей по вкусу, Гретхен слегка опускала лицо и удовлетворенно усмехалась лишь одними кончиками полных бледных губ.
– Очень скоро у тебя все наладится и станет хорошо…
«Станет дивно как хорошо!» – голосами сразу трех чеховских сестричек в тон собеседнице вскричал мой, еще не утративший иронии внутренний голосок. Я постаралась его сразу заткнуть, а заодно следующим волевым усилием стерла с губ опять было на них заигравшую улыбочку.
– Считай меня старой и опытной ведьмой! Просто и ты, и твой мальчик еще слишком незрелы, но разве молодость можно перепутать с пороками? Однако верь мне, у тебя все в жизни наладится и будет отлично, и станет отличной сама жизнь. И я твердо знаю, что то же самое сказал бы тебе мой отец, а ведь он и вправду был одним из величайших на земле мистиков и знатоков человеческой натуры. Только никогда не забывай, что ищущий должен сделаться един с искомым!
– Спасибо тебе, Грета, за теплые и добрые слова. Прости и не поминай лихом мое самоуверенное, но бессознательное невежество.
Из моих глаз потекли неудержимые слезы, тогда Грета принесла мне стакан холодной воды и сочувственно провела ладонью по волосам. Несмотря на всегдашнюю сумбурность и некоторую несуразицу, а также на неизменные ссылки на гениальность своего папаши, тайного, по ее утверждениям, адепта Святой Церкви в Третьем рейхе, а затем и в других местах, Гретины напутствия меня все же здорово приободряли. Когда на душе становилось чуть-чуть легче, я обязательно принималась плакать, и те слезы, как солоноватые морские воды, омывали меня запредельной прохладой мировой нежности, мудрой тишиной остановленного времени и нетленным спокойствием принятия жизненных неизбежностей.
Даже своего родного сына я при встречах начала убеждать, что слезы совсем не всегда надо скрывать или удерживать. Я ему говорила, что от слез глазки делаются красивее, в чем легко убедиться, если сравнить глаза проходящих мимо нас мужчин и женщин. Мужчинам общество запрещает плакать, а потому их «окна души» гораздо менее выразительны, чем женские.
Время от времени обращенные ко мне слова моей немки начинали мне казаться подчеркнуто безжалостными и слишком демонстративными, уж не знаю, унаследовала ли она эту черту в виде фамильной ценности Мюллеров или же приобрела в результате собственных жизненных тягот; но именно
