они давали мне некоторое направление, сулили некий выход, подвигали на «вперед». Дочь Мюллера каждый раз бросала мне вызов, смысл которого мне даже не был до конца понятен. Но сама она, конечно, была дамой далеко не без странностей и заскоков. Например, моя немка серьезно опасалась подслушивания наших долгих задушевных бесед на английском этими «наплевателями из Аскер Бада», как сама же называла местный медперсонал.
У Греты была престранная привычка сразу по прочтении сжигать всю полученную корреспонденцию, хотя то была бы просто квитанция о почтовом переводе из налоговой инспекции. Еще она считала, что ее домашний телефон находился на постоянном прослушивании, и пребывала в полной уверенности, что некие могущественные норвежские масоны желают ее гибели. Она избегала общения со мной целую неделю только потому, что я неосторожно спросила, в каких же странах и городах она чаще всего встречалась со славным своим отцом. Наличие в тихой Норвегии супервластных масонов веселило меня более всего, пока однажды Грета не попросила меня отнести в их канцелярию письмо большого формата.
На фасаде старинного каменного дома в самом центре Осло недалеко от Стортинга (здания правительства) действительно была высечена крупная торжественная надпись «Дом масонов», а внутри, на доске объявлений, висели даты помесячных масонских собраний. Возле меня как из-под земли вырос мужчина в дорогом темном костюме и в массивных золотых часах «Ролекс». Я вручила ему послание Греты, он вежливо и церемонно меня за то поблагодарил, и я сразу же поспешила скромненько удалиться. Дальнейшие связи с масонами как-то совсем не вписывались в мое нынешнее смирное и тихое существование, тем более что высоко над выходом висел престранный бронзовый символ в виде большого католического креста с обвившейся вокруг него змеей типа питона.
Несколько озадаченная никогда ранее не виданным распятием со змеей, я, все же следуя ранее намеченному плану, отправилась сдавать книги в центральную Дейчманскую библиотеку г. Осло, находящуюся от серого «Дома масонов» всего в 10 минутах ходьбы.
«Ах, с каким негодованием вы, сударыня, обнаружили, что поэт писал в один и тот же день стихотворные послания сразу трем разным женщинам, при этом употребляя лишь самые незначительные изменения. Вас это невероятно покоробило, не так ли? Вы не правы, моя милая. Все влюбленные, блиставшие в эпистолярном жанре, поступали точно таким же образом: Аполлинер, Шатобриан, Верлен, Бодлер. Как отказаться от такого замечательного оружия и не употребить его еще раз? Вас приводит в ужас неискренность? Но поэты как нельзя более искренни, моя незнакомка. Для Аполлинера или Шатобриана все три женщины сливаются в один образ сильфиды, созданный их пылким воображением. Поэтам необходимы такие перевоплощения, ведь без них нет живой поэзии», – назидательно сказал мне Андре Моруа прямо перед тем, как я, уже сдавая книжку, вынула гороскоп-закладку из его «Писем к незнакомке». Почему я не обратила внимания на этот абзац раньше? Никогда не перестать мне удивляться, каким мистическим образом, как точно и как вовремя книги способны ответить человеку на его самые сокровенные вопросы!
В тот самый миг я наконец-то смогла окончательно простить Колю и мысленно пожелала счастья и удачи бедному поэту и дипломату-изгнаннику. Еще мне подумалось, что вот в жизни бывают люди, с которыми и дружишь вроде бы крепко, и общаешься тесно, часто и подолгу, все время вместе где-то ходишь-бродишь, а то и живешь в одном доме, а после особенно нечего вспомнить ни о них, ни о себе, ни вообще.
А порой случается совсем наоборот: вот вроде бы ничего особенного лично для тебя в связи с этим человеком не случилось, ничего значительного и судьбоносного вместе не пережили, а между тем неуловимо-невидимо, однако крепко повлиял он и на душу твою, и на отношение к людям и миру, на самооценку и самовосприятие, сильно изменил взгляд на жизнь.
Глава 42
Как-то раз, скромно проходя мимо курительной, я натолкнулась на с диким хохотом вываливающихся оттуда, как всегда донельзя веселых или, правильнее сказать, эмоционально взбудораженных трех неразлучных подруг: Лючию, Туве и Мари-Анн. Они с пугающим воодушевлением меня окружили и наперебой затараторили:
– Что это ты, молодая девчонка, все свое время проводишь с этой полусумасшедшей и до зубной боли скучной немецкой старушенцией? Что ты в ней такого нашла? Какая она тебе подруга? Да от нее лет как двадцать пять сурово пахнет нафталином, а ты – юная цветущая женщина в самом соку. Неужели не способна найти занятий поинтересней? Всеми вечерами и в выходные сидишь, как законченный инвалид, в этом затхлом санатории со всеми этими чахлыми и депрессивно-затухшими обитателями. Ты смотри в оба, вот так доведешь себя до полного адферинга (нетрудоспособности)! Слушай, сладкая Вероника, оставь-ка полных уродов затухать в одиночестве и давай-ка с нами в эту пятницу вечером рвани в «Адамово яблоко». Вот там-то ты опять почувствуешь жизнь и возродишь в себе настоящую женщину. Там все совсем не так, как в этой серой санаторной вате.
– А что такое это «Адамово яблоко», девушки?
– О, это отличный закрытый ночной клуб – один из самых популярных и многочисленных в Осло.
– Так это танцевальный клуб?
– Ну да, естественно, танцевальный. Ты там танцуешь, и от таких танцев грудь твоя сразу воспламенится и встанет дыбом!
– А, так там увлекаются латиноамериканскими танцами типа сальсы?
– Ну да, и сальса тоже будет по желанию, и всякие другие много, много живее сальсы!
– Большое вам спасибо за приглашение, но в данный период времени я как-то не очень насчет танцев. Не то настроение, и к тому же мне надо готовиться к очередному экзамену.
Молодые женщины вздернули брови, иронически переглянулись и расхохотались пуще прежнего. Слегка грубоватый, совершенно неженственный тот смех в моем понимании более всего ассоциировался со ржанием табуна молодых кобылиц, рвущихся из тесных конюшен на просторные луга.
– Уж ты от клубных танцев после такого долгого сидения в это дыре придешь в полный и неописуемый восторг, поверь нам на слово. Соглашайся, Вероника, соглашайся, потом будешь нас благодарить!
– Так там и вправду сальсу танцуют, да, девушки?
Сальса когда-то была моим любимым танцем, и вообще-то давно было пора куда-то пойти подвигаться, а то в С.А.Т.С я больше «носа не казала», чтобы ненароком не столкнуться там с Аленой.
В двух других ближайших отделениях С.А.Т.Са мне почему-то ужасно не нравился интерьер, и вообще еще год назад надо было сменить этот С.А.Т.С на более современную Элексию. Да что теперь об этом вспоминать: срок моего абонемента истек три недели назад, а на новый все равно нет денег. Пока я напряженно раздумывала, наши санаторские девицы терпеливо ждали моего ответа, при этом они слегка раскачивались с томно прикрытыми веками и игриво поводили плечами. В конце концов Туве первой вышла из, видимо, привычной им всем медитации и сказала в лоб:
– Да ладно тебе ломаться, не будь до конца наивным пятилетним ребенком, который без своей мамки никуда. Поедешь, повеселишься, потанцуешь, а если захочешь сальсу, то будет тебе сальса, и не одна!
– Ладно, дамы, уговорили. Еду с вами в ваш клуб, хоть подвигаюсь.
– Отлично, Вероника. Тогда в пятницу часиков в одиннадцать вечера постучим тебе в дверь. Будь к этому времени в полном боевом раскрасе.
Веселая троица удовлетворенно удалилась, кокетливо, как на пляже, покачивая бедрами и выписывая при походке затейливые восьмерки. Не только во всем нашем заведении, но, наверное, во всей Скандинавии так двигались только они. Я задумчиво поглядела им вслед и решила пойти предупредить ответственную Хельгу, что буду отсутствовать в санатории в ночь с пятницы на субботу.
Поздним вечером в пятницу решительная, грубоватая, откровенно бравирующая совершенно мужскими ухватками, жестикуляцией и словечками Туве припарковала свою серебристую «Тойоту» на глухой, кривоватой, абсолютно пустынной улочке где-то в центре Осло и жадно затянулась сигаретой. Стараясь во всем быть настоящим мачо, она разговаривала заметно меньше двух других. Болтливые, возбужденные, успевшие еще в санатории выпить по пиву и по бокалу красного вина пассажирки, на этот раз в их числе и я, немного неуклюже, но с веселым гоготом вывалились из автомобиля и шумною гурьбою направились к тяжелой, окованной металлом двери, которую освещал одинокий подслеповатый фонарь.
Я оглянулась по сторонам. Никого, кроме нас, тут не было, и как-то все не походило на то, чтобы толпы многочисленных посетителей рвались в этот якобы популярный танцевальный клуб. Наиболее резвая и темпераментная из всех нас бразилианка Лючия первой надавила на входной звонок, а после несколько раз
