разъедающие кожу щек слезы водопадом полились из моих глаз.
– Смотреть на твои постоянные истерики просто противно. И думать не смей, что они на меня действуют хоть сколько-нибудь. Мне тебя не жалко!
Вадим презрительно скривил лицо. Ох, до чего же я ненавидела его в эту минуту! Лицо мужа в такие отвратительные мгновения приобретало полное сходство с лицом какого-нибудь свирепо-тупого и бездушно-беспощадного татаро-монгола, может быть, даже самого Чингисхана. Русские лица часто обладают способностью быстро придавать себе черты любой из земных рас, а иногда всех одновременно: желтой, белой, красной, черной. Недаром талантливый поэт и композитор Владимир Высоцкий пел когда-то давным-давно: «Дед мой был самарин, если кто и влез ко мне, так и тот татарин».
– Ты еще хотя бы чуточку любишь меня, Вадим?
С полным замиранием сердца ждала я мужнего ответа.
– А разве ты заслуживаешь? Впрочем, на безрыбье и рак – рыба, – с ледяным презрением хмуро отвечал мой высокомерный мучитель. – И чтобы все блестело за стеклом к моему возвращению! Мы с Игорем идем в гараж чинить его велосипед. Игорь, ты слышал? Тогда собирайся. А тебя, наверное, надо просто наказывать, раз ты русского языка не понимаешь…
Выходя из квартиры, муж грохнул входной дверью так, что осиновыми листочками задрожали несущие стены и жалобно-жалобно задребезжали насмерть перепуганные окна. Я с отчаянием, выжигающим внутренности дотла, окончательно поняла, что ждать мне тут больше нечего.
Глава 20
Однако, что ни говори, все же я человек действия. Хотя жизненная энергия почти полностью покинула меня, а тело трясло от внезапно наступившего глубокого холода и зуб на зуб не попадал, где-то глубоко внутри зародилась и начала стремительно развиваться-раскручиваться какая-то совсем другая – железная, тяжелая, мрачная и твердая сила. Подумалось, что мертвые действительно иногда могут встать и пойти; во всяком случае я, такая, как сейчас, смогла бы наверняка. Пока этот инфернальный, невидимый смерч из черной стали хоть как-то поддерживал во мне решимость, с письменного стола я взяла лист бумаги. На листочке оказалось трехмерное карандашное изображение какого-то полного высоченных небоскребов города типа Нью-Йорка. В последнее время сынок постоянно рисовал подобные архитектурно- графические композиции одного и того же места с разных уровней и точек зрения, на всем, что под руку ему попадало. Боясь потери решимости, я не стала искать чистую бумагу, а на обороте этой стала быстро- быстро писать свое прощальное письмо к мужу:
«Вадим!
Ждать мне больше нечего и не на что надеяться. Жить, когда меня постоянно шантажируют, я просто не в силах, просто не в силах. Когда меня выдавливают, изводят, низводят, изживают прочь любым способом, то не требуется 1001 китайское предупреждение или применение разнообразных физических и психических методов воздействия.
Мне горько думать о нашей семье, о золотом моем сыночке-сокровище и о тебе. А все могло бы сложиться так чудесно… Но жить, а вернее, мучиться по твоим инквизиторским установкам я больше не в силах. Терпела эту пытку долго, сколько могла терпела, но уже стала близка к грани.
Идти мне абсолютно некуда, но мне это все равно. «Пройдет и это», хотя больно так, что в горле клокочет. Попытаюсь, наверное, где-нибудь пристроиться; скажи сыну, чтобы обо мне не волновался, что маме пришлось срочно лечь в больницу и она будет с ним скоро, как только сможет. Сейчас мне очень, очень плохо. Один из самых тяжелых моментов в моей жизни. Буду что-то решать, что-то делать. Обо мне не волнуйтесь. Как-нибудь обойдусь, и потом все будет в порядке, но больше пока ничего не знаю. Мне больно и плохо.
Целую моего любименького, родненького и сладенького.
Мамочка самого лучшего сына на свете Вероника».
Записку я положила в центр большого полированного круглого стола в гостиной, а ее край придавила алебастровой скульптурой обнаженной наяды и принялась за лихорадочные сборы.
В трельяже, где хранились наличные семейства, обнаружились последние пятьсот крон одной бумажкой. Купюру я сунула в свою дамскую сумочку, а вот взять с собой хотя бы одну из многочисленных банковских карточек на имя Вадима мне почему-то и в голову не пришло, хотя, может, просто подсознательно побоялась. После совсем недолгих сборов я натянула на голову белый берет, накинула на плечи пушистую- препушистую шубку из меха белого полярного волка и грустно поглядела на себя в зеркальную стену нашей прихожей. Шуба, совсем как у Джека Лондона, – мы еще много об этом шутили при покупке, была рождественским подарком Вадима трехлетней давности, и тогда все у нас было хорошо.
Полностью экипированная, прощальным полуугасшим взором я окинула родные апартаменты: Игоречек как всегда забыл убрать за собой кровать; на стене его спальни вперемежку с плакатами мотоциклов, футболистов и каких-то бритоголовых музыкантов висели акварели с видами напоенной солнцем Италии, а в нашей гостиной, наоборот, масляные пейзажи гор и морей зимней Норвегии; моя любимая, стремящаяся в небо драцена щедро раскинула мечеобразные темно-зеленые листья; за стеклом мною выбранного, полированного, цвета слоновой кости итальянского серванта сверкали золотистые вращающиеся часы- купол и я… снова разрыдалась. Но собралась, умылась, припудрилась… и тут на глаза попались три сиротливо лежащие на полке серванта библиотечные книги, которые мной были взяты и должны быть срочно сданы в русский отдел Дейчманской библиотеки. Я заколебалась, но решила их взять с собой: в жизни я не просрочила ни одной чужой книги, а вряд ли после всего случившегося Вадим пойдет за меня книжки сдавать…
Рассказы судьи Фальконе, прообраза знаменитого комиссара Катаньи, о нравах сицилийской мафии; биография математика Бируни и… Последняя книга – роман Стивена Кинга «Маренговая роза» выпала из моих дрожащих рук на пол. Ужастики Кинга про людоедов, вампиров, демонов и «кладбищенских хранителей» я любила больше читать, чем их же в кино смотреть. Однако именно этот случайно выбранный мною роман ужаса оказался немного иного направления:
«И куда это ты направляешься?» – услышала Рози подозрительный голос миссис Практичность- Благоразумие, которую, похоже, ничуть не пугала перспектива окончательного превращения в рабыню или даже умереть, лишь бы не лишиться привилегии знать, на какой полке кухонного шкафа находятся пакетики чая и в каком месте под раковиной лежит половая тряпка. «Эй, погоди-ка секундочку, глупая, куда это тебя несет?..» И гостиная вдруг показалась Рози непривычно огромной, расстояние – непреодолимым. «Мне сейчас нельзя задумываться о будущем. Как начну заглядывать вперед, обязательно испугаюсь. И, кажется, тут мне нельзя останавливаться слишком надолго». Ей понадобилось бы совсем чуть-чуть времени, чтобы переодеться или хотя бы причесать волосы перед зеркалом, но для женщины в таком состоянии даже лишняя секунда вполне может оказаться решающей. Она тогда задержалась бы слишком надолго. «Ты очень пожалеешь! – завопила во весь голос миссис Практичность-Благоразумие. – Ты подумала, где, как и на что ты будешь жить совсем одна? Тебе будет очень-очень больно! Не делай этого, слышишь…»
– Я ухожу, – пробормотала Рози. – Я ухожу, честное слово. Я по-настоящему ухожу!
Однако еще секунду-другую не двигалась с места, как животное, которое слишком долго находилось в клетке, привыкло и, обретя свободу, даже не понимает, что стен больше не существует.
– Хватит, теперь пора, – прошептала Рози. Сунув сумку под мышку, она спустилась по ступенькам крыльца и, сделав первый десяток шагов, пошла быстрее и вскоре скрылась в полосе яркого тумана – раскинувшегося перед ней непредсказуемого будущего».
Я по привычке пробежала глазами открывшуюся страничку, но, естественно, расценила это как указующий перст Божий. Воодушевилась по новой, быстро сунула книжку в сумку, нервно задернула застежку-молнию на сумке и пулей вылетела из квартиры.
Само собой, что я решила последовать совету знаменитого писателя и настрого запретила себе думать о будущем хотя бы в ближайшие полчаса. Вадим вот-вот мог вернуться из гаража, и вышла бы донельзя глупая сцена. Он точно бы решил, что истеричка жена надумала сыграть ему на нервах и напугать своим уходом. Я и думать забыла, куда я иду, как надолго и что буду делать после. Просто чувствовала, что сейчас надо либо уйти, либо умереть.
Как всегда не вовремя старушка соседка Юрун украшала стены общественного подъезда икебанами собственного изготовления. Завидев меня, она тут же предложила сдать деньги на покупку семян для летнего оформления клумб вокруг дома.
