ли я подобное испытание еще один раз… О, Боже, да за что же? Ведь жить мне действительно негде и особо не на что. Может, вернуться к Вадиму? А вот это чистый бред! Да он меня таким презрением обольет, потом мало не покажется…
Неизвестно почему вдруг вспомнился «Дядюшкин сон» Достоевского. Как бы в сложившей ситуации поступила бы его кристально честная, цельная, гордая и твердая характером красавица Зина? Да, да, именно так! Вот и я сделаю то же самое.
Вроде говорят, что когда окончательно запутываешься и совсем не знаешь, как правильно поступить, то надо положиться на Бога, ангела и гения. Ангелов и Бога не пришло время беспокоить, обращение за чудесами прибережем как будущую возможность… Хотя интересно, почему когда плохо, то люди сразу же вспоминают о Боге, а когда хорошо – просто гордятся самими собой? Поскольку Федор Михайлович как раз являлся одним из самых величайших гениев человечества и ошибаться не мог, по нему и поступлю!
Наверное, и мне, и всем другим лишь своя собственная, никакому контролю не поддающаяся глупость мешает жить хорошо, спокойно и достойно. Эх, глупость-жестянка, как бы от тебя избавиться!
Тут, совсем невзначай, я отметила на своих губах проблеск, конечно же, кривой и ущербной, но все же улыбки. И сразу же все вокруг сделалось чуточку теплее и светлее.
По-прежнему полная решимости подражать лучшим героям классической русской литературы Вероника Олеговна Малышева отперла входную дверь и сразу же невероятно криво отразилась в большом зеркале в прихожей. Вид моей физиономии с явно инквизиторским на ней выражением, как видно, насмерть перепугал бедное стекло, вот оно в момент и окривело. Нет, правда, здорово зеркало перекосилось, хотя когда я отсюда уходила четыре часа назад, вроде бы висело нормально. Наверное, какая-то недобрая примета – судьбоносное предупреждение, но с ходу не вспомнить! Теперь Алена наверняка подумает, что я специально ей в укоризну так косо-криво расположила зеркальную раму. Так пусть думает, что хочет – поправлять не стану!
Лихорадочно, пока решимость и воля не изменили и неуправляемый страх перед будущим, представляющимся сейчас в сознании подобным глубокому и темному колодцу с неопределимой густой и липкой жидкостью на дне, еще не полностью овладел моим дрожащим, слабым по сути, ни в чем больше не уверенным существом, бросилась я в спальню собирать свои вещички в свою большую спортивную сумку. Еще слава Богу, что моих личных вещей в Аленином доме оказалось не так уж и много, хотя больше, чем хотелось бы.
Я понятия не имела, когда Алена надумает вернуться домой, но случайно с ней столкнуться лицом к лицу стало бы выше всяких моих сил, и потому я очень спешила. Уложившись примерно в полчаса, на несколько самых последних минуточек присела на дорожку, чтобы успокоиться, по сторонам оглядеться и постараться не забыть чего-нибудть важного, ведь возвратиться сюда снова будет совершенно невозможно. Паспорт, банковская карточка, набор моих французских духов, две литровые «Столичные»… Нет, их брать не стану – лишняя тяжесть, хотя водку, конечно, жалко. Вот что забыла: на кухне в одном из ящиков хранятся старые номера журналов «Инженер» с моими закладками-липучками на информации о фирмах-работодателях, надо бы их вырвать и взять с собой – пригодятся в поиске работы.
С последним решительным вздохом снявшись с похоронно-торжественного дивана в гостиной, я быстро проследовала в кухню, открыла дверцу тумбочки и начала рыться в стопках газет, журналов и прочей макулатуре. Извлекая на свет божий нужные страницы с закладками, я вдруг увидела… Я увидела… То, что я увидела, оказалось для моей бедной нервной системы пострашнее клубка извивающихся гадюк или разбитой банки со скорпионами. Среди ненужного Алене, забытого бумажного хлама валялись жалкие помятые листочки моего стандартного прошения о работе и рабочее жизнеописание «CV» – все отданные ей лично в руки экземпляры, а также три мои диска с этими текстами. Оба языковых варианта – как норвежский, так и английский – оказались исправленными. Некоторые из бумаг содержали карандашные пометки, очень, кстати, дельные и разумные; другие же были кем-то заново и абсолютно правильно перепечатаны. Работа для меня была выполнена, так почему же она о том смолчала и бумаги не передала? И давно ли они здесь валяются отредактированным мертвым грузом, может, совсем недавно?
Тогда же мое обострившееся на несколько порядков внимание привлекла красненькая конторская папочка, и, повинуясь некоему бессознательному инстинкту, я решила пролистать также и ее.
Тут пришлось мне опять удивляться, хотя на этот раз как-то по иному, чем пять минут назад, – более собранно, аналитично и рационально; выразившись примерно так, будем достаточно близки к истине.
В папке, в прозрачных пластиковых вклейках хранилась подборка заметок о Вадиме, вернее, о его рабочей деятельности, а еще точнее – о российско-норвежском совместном проекте в Мурманске, которым он занимался по работе последние полтора – два года.
Персонально Вадим упоминался в двух аккуратно вырезанных газетных статьях. Также, оказывается, с бывшим мужем корреспондент журнала «Инженеры» провел целое отдельное интервью на предмет, что Вадим думает и как оценивает деятельность норвежской «Рейерсон инженеринг» в России. Надо же, а, как мне-то любопытно? Я быстренько отыскала дату данной публикации и интервью – восьмое января нынешнего года. Как, оказывается, активно и продуктивно живет камрад Малышев без супруги! И для чего же подруга моя все это собирала и хранила? Почему в макулатуре, почти в мусоре? Если для меня, то отчего никогда не упоминала и не показывала? Опасалась меня расстроить славными трудовыми успехами бывшего? Аленина фирма АББ участвует в том же самом проекте, и сама Алена имеет какие-то рабочие контакты с Вадимом? Да разве что поймешь у такой женщины! Неужели же весь сыр-бор только из-за внимания Николая?
Нет, так не разбираться в людях я не могла! Или могла?
В чем, ну в чем состоит моя главная жизненная ошибка? О, это совершенно невыносимо. Я не смогу выдерживать удары судьбы в полном одиночестве. Теперь я действительно осталась одна, и негде преклонить бедовую мою головушку…
Откуда-то сверху закапал теплый дождь на смятые бумажки в моих дрожащих пальцах. Я посмотрела вверх на потолок – совершенно обычный, белый… Надо же так глобально разучиться контролировать себя: даже когда твердо знала, что не плачу, по моим щекам, оказывается, вовсю текли слезы.
Миллионы нервных окончаний на всем теле будто бы враз обнажились и стали слегка выступать из кожи наподобие незаземленных проводов. От этого все ощущения словно бы обострились в тысячи раз и сделалось так больно, как при ожоге любой степени. Раньше я даже вообразить себе не могла, что такой виртуальный по сути ожог самим человеком воспринимается совсем по-настоящему. В жилах гулко запульсировала кровь, сердце-поршень принялось отдавать настолько сильные удары в виски, что едва голову не разрывало. Веки же сделались совсем прозрачными и невыносимо яркий теперь свет ослеплял мозг без всякого препятствия. Мышцы тела, в особенности в затылочной области и шейные, стали чудиться противными, жирными, копошащимися под кожей червями. Если бы всего только год назад мне кто-нибудь рассказал, что существуют подобные, совершенно ужасные и контролю не поддающиеся человеческие состояния, ни за что бы не поверила! Теперь же сама не в состоянии справиться со своим же собственным, внезапно наступившим безумием. Видимо, близка самая последняя агония: попеременно бросает то в адский жар, то в дикий холод. Нет, что-то надо срочно с собой делать – потом будет уже поздно!
Открыв дверцу холодильника, я быстро вынула ледяную бутылку своей собственной водки и, торопясь, прямо из горлышка отпила сколько смогла – примерно сто грамм. Заметки о Вадимовых трудовых буднях- подвигах и, заодно, все прочие бумаженции о Мурманском проекте без дальнейшего разбора я изодрала на мелкие-мелкие кусочки и с шумом спустила в унитаз. Саму папку запихнула под стопку гостевых полотенец в ванной комнате, которыми сама хозяйка никогда не пользовалась. Вот так!
После этого в туалете меня вывернуло чуть ли не наизнанку, но полегчало – внутри как будто что-то взорвалось и ослабло. Я даже смогла заставить себя подняться с колен, одеться, забрать сумки и гордо удалиться отсюда навсегда. Прощай, кривое зеркало, передавай привет хозяйке!
Продолжая слизывать с губ опять потекшие слезы, я резким взмахом руки забросила в почтовый ящик чужие ключи и под жесткий скрежет их падения вышла из подъезда в безразличную ко всему живому, холодную и мрачную темень. И куда же теперь мне, бедной, податься? Так до смерти и замерзнуть где- нибудь под забором? Теперь я прямо как несчастная замерзающая девочка со спичками из рассказа Ганса Христиана Андерсена. Да нет, ерунда, какие еще спички и какая из меня девочка! Сын должен встречать
